– Ни в коем случае! Брось ее в бак.

– Что, брать ее голыми руками? Не хочу.

– Просто возьми ее за хвост, – сказал Питер, – и швырни в бак. Ты убил, ты и убирай.

Джек из обычного упрямства помедлил несколько секунд, прежде чем выйти убрать дохлую крысу. Питер закрыл за ним дверь.

– Ну что? – спросила Женевьева.

– Сказала, что путешествовала.

– Где путешествовала?

– Да выдумывает она все.

Вернулся Джек и, направившись к раковине, устроил целое представление: бесконечно намыливал руки и тер их под струей горячей воды, пока они не заблестели. Родители молча ждали, когда он закончит. Питер с силой захлопнул дверь от уличного холода.

– Ты что, в хлеву родился, тебя не учили закрывать за собой дверь, Джек?

Джек заблеял по-овечьи.

Женевьеве надоело ждать, когда Джек уйдет:

– Почему ты так думаешь?

– Поймал ее на парочке деталей.

– Вы это о ком? – спросил Джек, вытирая руки посудным полотенцем.

– Пользуйся полотенцем для рук, – сказала Женевьева.

– Почему?

– Потому что только что брал крысу. И посмотри, какую ты грязь оставил на полотенце.

– Джек, позволь мне минутку поговорить с твоей матерью, ладно?

– О нашей так называемой тете Таре?

– Да, а теперь проваливай! И сними, к черту, обувь, прежде чем входить в гостиную.

– Ты ее правда видел?

– Джек!!!

Когда они избавились от Джека, Женевьева спросила, как Тара объяснила свое исчезновение.

– Никак. Мне не дали расспросить ее. Завтра они придут. Все трое.

– Черт! – Женевьева обвела взглядом кухню. – Придется прибраться тут перед их приходом. Подумать только!

Питер открыл было рот, чтобы сказать свое веское слово, но снова открылась дверь. Теперь это была Зои:

– Собаку стошнило.

На второй день Рождества, в день подарков, все дружно, поскольку в полдень ожидалось прибытие Делла, Мэри и Тары, устроили, как говорится, аврал, пытаясь навести в доме некоторое подобие порядка. То есть дети хватали валявшиеся не на месте вещи и перекладывали в другое ненадлежащее место. В результате куча рождественских игрушек переместилась под диван или к окнам, за шторы, и это они называли уборкой. Женевьева спокойно наблюдала, тогда как Питер ворчал; Зои пылесосила, Эмбер вертелась вокруг нее; Джек складывал игрушки в коробки, Джози снова вытаскивала их.

И все из-за того, что Тара вернулась домой. Замешательство и негодование Питера росли с каждой минутой.

Женевьева никогда не видела Тару. Они с Питером прожили вместе уже три года, когда он впервые упомянул, что у него есть сестра. Тара была на два года младше Питера и обожала старшего брата. Тот, в свою очередь, всегда защищал ее, и в детстве они были близки, как мелкий шрифт на втором листе контракта. Затем, когда Питеру было восемнадцать, Тара однажды летом исчезла из его жизни.

Когда он рассказал Женевьеве, что случилось с сестрой и как они решили, что ее больше нет в живых – возможно, какой-нибудь сексуальный маньяк или психопат похитил ее, а потом закопал тело в тайном месте, – она быстро поняла, какой тяжкий камень лежит у него на душе, что этого случая было почти достаточно, но не совсем, чтобы убить в нем все чувства. Иногда он мимоходом упоминал о Таре, и Женевьева всегда слушала спокойно, когда он заговаривал о ней, зная, что даже имя сестры было задвижкой в плотине боли, которая должна была бы вырываться наружу, но никогда не вырывалась.

Порой имя Тары звучало в разговоре детей с их дедушкой и бабушкой, если, скажем, открывался семейный фотоальбом или старшие упоминали ее, когда хотели сослаться на определенное время в семейной истории. Но всегда оно вспыхивало, на секунду-другую привлекая внимание, – искра горящего полена, из-за опасности своей провожаемая взглядами, пока не погаснет, источая дымок.