– Еще бы, – кивнула я. – Только ведь и я не совсем дура, заслышав автоматную очередь, в лес бы не сунулась.

– А почему автоматную? – удивилась Наташка.

Я вздохнула и поинтересовалась:

– Может, тебе и в самом деле в ветеринары податься?

Наташка стала злиться:

– Интересно, почему это… Объясни.

– Не хочу, – отрезала я. – Не из вредности, а из лени. А чем ты здесь столько лет занимаешься, для меня по-прежнему тайна.

С хрустом потянувшись, я направилась к двери, прихватив пакет с загубленным костюмом.

На стоянке медбрат поливал из шланга мою машину.

– Чехлы придется стирать, а так все в полном ажуре.

– Спасибо, благодетель, – обрадовалась я, как оказалось, рано. Машина категорически отказывалась заводиться. Пришлось медбрату идти за нашим микроавтобусом и немного потаскать меня на буксире.

Домой я попала ближе к обеду. Спать уже не хотелось, в голове стоял ровный гул, а руки и ноги противно покалывало. Я открыла балкон, поставила кассету Фрэнка Синатры и легла на ковер, прихватив из холодильника бутылку пива.

Синатра – лучший в мире певец, у меня лучшая в мире профессия, а этот мир – лучший из возможных.

В конце концов я все-таки уснула.

Дежурство начиналось в девять. Вообще график работы у меня удобный: сутки отдежуришь, трое гуляй. Но, как правильно заметила Наташка, летом все усложняется: отпуска. Так как мне отпуск только еще предстоял, на жизнь я жаловалась вполсилы, а в воскресенье, отправляясь в больницу, испытывала некоторое нетерпение: очень меня интересовал мой «крестник». Разумеется, в больницу я звонила и о его состоянии была осведомлена, но все равно спешила.

Смену мне сдавала Елена Кирилловна, царственная дама неопределенного возраста с золотыми руками.

– Операцию ты делала? – улыбнулась она. – Молодец.

– Как он?

– В норме.

– Выживет?

– Отчего ж нет, если сразу не умер. Мужик крепкий. Пойдешь к нему?

– Конечно.

Я уже шла по коридору, когда Елена Кирилловна неожиданно меня окликнула:

– Мариночка…

– Да? – оглянулась я.

– Не скажешь, почему это с тобой всегда что-нибудь случается?

– Ну, это просто, – обрадовалась я. – Родилась в год Свиньи, так что у меня вся жизнь – сплошное свинство.

– Везет, – кивнула Елена Кирилловна и отправилась в ординаторскую.

– Марина Сергеевна, – от поста шла Ася, наша медсестра, мы часто дежурили вместе. – У меня в столе часы и перстень вашего дядечки. Дорогие. Пропадут, не дай бог…

– Завтра отдашь завотделением. А документы у него были?

– Нет, ничегошеньки… только перстень да часы… Кругом больные шныряют, прямо хоть на себе носи…

– Что ж, ему они пока без надобности…

Я открыла дверь и вошла в палату. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Ничем не примечательное лицо с широким носом и тонкими губами. Сейчас очень бледное, с синевой под глазами. Ссадина на лбу придавала его облику что-то мальчишески-хулиганское. На пальцах левой руки, лежавшей поверх одеяла, виднелась татуировка «Юра» – надо полагать, его имя. Волосы совершенно седые, с неприятным желтоватым оттенком.

Я осмотрела его и осталась довольна. Во-первых, у Наташки действительно глаз наметанный, и кандидатов в покойники она отмечает сразу, во-вторых, мое собственное чутье подсказывало, что до похорон дело не дойдет.

Дежурство прошло спокойно. Так как было воскресенье, большинство больных после обхода незаметно исчезли и появились только к ужину. В пустынных и гулких коридорах стало прохладно. Ася дремала над журналом, медбрат устроился на кушетке в ординаторской и нахально похрапывал, а я то и дело заглядывала к своему «крестнику».