– А зачем? Да если бы я имел Сталинскую премию, то с гордостью носил это звание.

На приеме по случаю нового, 1957 года, неожиданно провозгласил тост за Сталина. 6 ноября выступал на сессии Верховного совета, посвященной 40-летию Октябрьской революции:

– Критикуя неправильные стороны деятельности Сталина, партия боролась и будет бороться со всеми, кто будет клеветать на Сталина, кто под видом критики культа личности неправильно, извращенно изображает весь исторический период деятельности нашей партии, когда во главе Центрального комитета был Иосиф Виссарионович Сталин. Как преданный марксист-ленинист и стойкий революционер, Сталин займет должное место в истории. Наша партия и советский народ будут помнить Сталина и воздавать ему должное.

Никита Сергеевич стал, как говорят моряки, отрабатывать назад.

Хрущев прекратил массовые репрессии. Лагеря опустели. Ему претили сталинские преступления, но следующим шагом должна была стать полная смена кадров, расставание с теми, кто так или иначе соучаствовал в этой преступной политике. Но убрали только самые одиозные фигуры.

Первому секретарю клали на стол документы о соучастниках сталинских репрессий. Там значились имена людей, сохранявших высокие посты. Никита Сергеевич как политик делал циничный выбор: тех, кто еще был нужен, оставлял, с остальными расставался. Эта двойственность сказывалась во всем. Люди, которых следовало посадить на скамью подсудимых, сохранили руководящие посты. Могли они искренне бороться за преодоление преступного прошлого?

«Тот факт, что господин Хрущев на последнем партийном съезде осудил мертвого Сталина, многие сочли признаком изменения идеологии, – отмечал министр иностранных дел ФРГ Генрих фон Брентано. – А что, собственно, случилось? Люди, которые в течение десятилетий были ближайшими сотрудниками и сообщниками некоего господина Сталина, теперь, проявляя прямо-таки отвратительную лживость и лицемерие, отмежевываются оттого, что они делали при нем и вместе с ним».

И тем более Хрущев не в состоянии был осудить саму политическую систему, которая сделала эти преступления возможными.

Смысл хрущевского доклада сводился к тому, что вся вина за преступления ложится на Сталина и нескольких его подручных – Берию и Абакумова. А члены политбюро ни о чем не подозревали. Главное было не допустить и мысли о том, что массовые репрессии стали порождением сталинской системы. Ведь в таком случае следовало бы ставить вопрос о демонтаже всей системы. Поэтому в Москве так не понравились слова лидера итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти о том, что сталинизм – не опухоль, случайно возникшая на здоровом теле, а признак процесса, который привел к вырождению отдельных частей социалистического организма:

«Ошибки Сталина, вне всякого сомнения, были связаны с чрезмерным увеличением роли чиновничьего аппарата в политической и экономической жизни Советского Союза, возможно, прежде всего в самой партии».

На серьезные политические реформы Хрущев не решился. Не мог себе представить реальную демократизацию, рыночную экономику или свободу слова, которую танками подавил в 1956 году в Венгрии. И для его окружения – людей необразованных и ограниченных, не представляющих себе жизни по другую сторону железного занавеса, – все это было каким-то проклятием.

А ведь если бы он решился дать стране экономическую свободу, то мог бы осуществить то, что позже удастся в Китае Дэн Сяопину, поклоннику советского НЭПа. В деревне еще оставался крестьянин, умеющий и желающий трудиться. А в городах – искренне верящие в социализм молодые люди.