Отдельные виды саркомы удавалось вылечить в течение двух-трех недель. Но только некоторые, не более того.

Впрочем, и это было, конечно, поразительное открытие. Триумф повлек за собой два важных следствия, которые могли бы поспорить друг с другом в том, как повлияли на его жизнь.

Во-первых, начался разлад с Лиз. Кирман, обладавший покладистым характером, не представлял, как можно жить в постоянном несогласии с любым мнением близкого человека. Такие отношения сложились у него с Лиз. Сначала он решил, что причина ее раздражительности – отсутствие детей. Виновным он считал себя, потому что однажды настоял на том, чтобы Лиз сделала аборт, – в то время он не мог представить, что в их идиллию ворвется третье, орущее во все горло существо.

На самом деле Кирман просто не замечал того, что любой другой мужчина почувствовал бы интуитивно. Лиз полюбила другого. Этот другой был владельцем страховой компании и чем-то напоминал Голда-младшего. Почему-то теперь эти повадки нахрапистого властелина не казались Лиз возмутительными. Может, сама того не подозревая, она скучала по прошлому? Лиз не спрашивала себя, почему все случилось так, а не иначе. До поры до времени Дик ни о чем не подозревал, он был настолько увлечен исследованиями, что не замечал даже, если Лиз отсутствовала по два-три дня. Она говорила, что уезжает на уик-энд к подруге, и этого было достаточно. В конце концов, Лиз стало скучно обманывать, и она объявила Дику, что любит другого и им лучше разойтись.

Трагедии не произошло. Но и уверенности в будущем развод тоже не добавил – ни Кирману, ни Лиз. В качестве чужой жены, которой можно посвящать день-другой, Лиз вполне устраивала своего любовника, имени которого Кирман не знал и знать не хотел. Спец по страхованию приобрел для нее небольшую квартиру на Манхэттене – то была своеобразная компенсация за душевное неудобство, которое испытала Лиз, узнав, что ее бросили. К Кирману она все же не вернулась. Да он и сам понимал, что это невозможно. Новых знакомств Кирман не заводил, а мимолетные романы Лиз заканчивались ничем, и они вновь встречались, необременительно и хорошо.

Вторым же событием, круто переменившим жизнь Кирмана, стало приглашение сотрудничать с министерством обороны…

Проехав сорок две мили от Карсон-Сити, Кирман чуть было не пропустил знак поворота на дорогу номер 447, уходившую на север. Он с трудом вывернул руль, боль сразу же волной взметнулась от живота к голове, расплескалась там, и Кирман едва не врезался в дорожный указатель. Он выехал на дорогу 447 и молил Бога, чтобы она оказалась именно такой, какой запомнилась по очень подробной карте. Четыре с половиной мили шоссе должно быть прямым как стрела, потом оно упрется в овраг и круто свернет, чтобы запетлять по склонам холмов, где, если верить карте, окажется много глубоких пещер. Одна из них и нужна Кирману.

Шоссе действительно оказалось прямым и совершенно пустынным. Пятница только началась, до уик-энда еще несколько часов, да и вряд ли в этом направлении устремится волна желающих устроить пикник. Боль почему-то отступила – Кирмана била дрожь, руки тряслись, как у старика, машина виляла. Нервы, подумал он. Напряжение ожидания было у него сейчас сильнее боли.

Он увидел впереди знак поворота и остановил машину. Заставил себя выйти и осмотреться. Все кругом оказалось таким, каким и должно было быть, и это соответствие планов действительности ободрило Кирмана настолько, что он перестал дрожать и почувствовал даже, что способен твердо идти. Второе дыхание? Скорее, десятое. Второе открылось у него месяца два назад, когда он понял, что заболел. Потом пришлось преодолевать один барьер за другим, и для этого каждый раз нужно было новое дыхание. Третье, четвертое, а то и два сразу – иначе не выдержать. Сейчас – последнее.