– А что, так можно? – не растерялся я.

– Ну… – Ева кокетливо вскинула одну бровь, – если разделить оплату квартиры на двоих, получится выгодно, но проблема в том, что здесь даже для одного нет кровати. Кресло раскладывается, только оно узкое и продавленное. Даже на корягах в лесу спать было приятнее.

– Вот это да! – Я повесил куртку на все еще державшуюся вешалку. – Первый раз вижу квартиру без кровати.

– Она, наверное, есть, но в запертой комнате.

На Еве были серые джинсы в обтяжку и красно-синяя олимпийка в стиле восьмидесятых, на ногах – сетчатые черные кроссовки без шнурков.

Со вчерашнего дня в квартире стало заметно чище. Костыль и газета исчезли, на месте коробок появилась узкая этажерка, мутное зеркало заблестело. На кухне и в ванной тоже все было перемыто.

– Ну ты даешь! – восхитился я. – Когда же ты успела опробовать кресло?

– До пяти возилась, а в девять встала. Но это ничего. Три чашки кофе меня спасли.

Ева смотрела с улыбкой, в ее задорно блестящих глазах не было ни намека на сон или усталость. Впервые я смог как следует ее рассмотреть. Не в тени капюшона, серости предрассветных сумерек или за пеленой снегопада, а в спокойной, пусть и не самой уютной, но домашней обстановке.

И то, что я видел, с каждой минутой нравилось мне все больше. Но дело было даже не в ее дикой, лесной, этнической красоте, которую она нарочно подчеркивала дредами, создавая образ девчонки-маугли. Сильнее всего, как и в тот раз на озере, меня тянуло к ней ощущение узнавания. Словно она уже близка настолько, что я все о ней знаю: и что она любит, и от чего грустит, какие у нее страхи, мечты, ожидания. Как успокоить ее и рассмешить. Странное, необъяснимое собственническое чувство, будто она принадлежит мне.

Наверное, так проявлялась влюбленность, просто в подобной форме со мной это было впервые.

– У меня для тебя кое-что есть. – Я решил сразу зайти с козырей, выкладывая на кухонный стол пирожки. – Это к чаю.

– Домашние? – Ева тут же раскрыла пакет и с упоением понюхала содержимое. – Вкуснота! Они с ягодами?

– С вишней.

Она одобрительно кивнула:

– Класс! Мама делала?

– Не-а. Мама теперь редко печет.

– Бабушка?

– Они мои и посвящаются тебе, – выдал я не без гордости.

– Серьезно? – Достав один пирожок, Ева принялась его с пристрастием разглядывать.

– Алиса, это пудинг! Пудинг, это Алиса, – пошутил я, припоминая сказку Кэрролла – мультфильм.

Ева прыснула. Улыбка у нее была очень заразительная.

– Давай кусай уже его, – поторопил я. – С нетерпением жду оценки.

– Ты реально сам их приготовил? – Она недоверчиво прищурилась.

– Вот этими руками. – Я раскрыл перед ней ладони.

– Так… Что тут у нас? – Отложив пирожок, Ева с интересом посмотрела на них. – Удивительно четкие линии. Ты, наверное, очень спокойный человек?

– Спокойный, – согласился я. – Что-то еще?

Она взяла мои руки в свои, и от нее успокаивающе повеяло сандалом и нежностью.

– Ты умный, независимый, и у тебя много девушек.

– Ошибаешься. – Я с любопытством наблюдал, как она, занавесившись дредами, разглядывает мою руку. – Девушки у меня нет ни одной. А с остальным я согласен.

– Почему же у тебя нет девушки? – Она подняла голову, и мне сразу захотелось ее поцеловать, но это было бы слишком поспешно.

– А что, если я искал именно тебя?

Будь на ее месте кто‑то другой, я бы вряд ли решился выдать нечто подобное, но с Евой было легко, и она отлично улавливала иронию и считывала непроизнесенное.

Однако в этот раз она неожиданно посерьезнела:

– Ты вспомнил?

– Что вспомнил?

– Все-все.

– Я тебя не понимаю.