В центре этих интенсивных исследований Фишера находится его опыт депрессии. Он настаивал, что депрессивность – обезличенная структура чувств, присущая многим, и хотя далеко не все могут четко обозначить источник своей тоски, многие интуитивно понимают, что мир капитализма состоит лишь из разочарований и изнурительной работы. В Приватизации стресса, к примеру, он описывает гнет и нестабильность современной системы труда, в том числе и тягостное обязательство рабочих «каждое утро в боевой готовности стоять на проходной метафорического завода»[19]. И даже когда мы не на работе или вовсе не имеем никакой работы, мы всё равно «стоим на проходной», готовые в любой момент заступить на смену, ведь ценность каждого из нас для общества измеряется главным образом работоспособностью.

Пребывая во власти капиталистических ожиданий и норм, мы впадаем в депрессию, которая «представляется чем-то неизбежным и бесконечным. Ледяные поверхности мира депрессивного человека простираются до всех мыслимых горизонтов»[20]. В итоге мы не воспринимаем свою депрессию как результат воздействия внешних сил, а приватизируем и вбираем ее в себя, укрепляя капиталистический реализм в роли «идеального капкана», из которого ни индивид, ни коллектив не видят никакой надежды сбежать[21].

Фишер всегда яростно критиковал такое положение дел, но сам не обладал неуязвимостью: он писал, что буквально «ни на что не годен»[22]. Сегодня это высказывание остро пронзает сердце, ведь признание ценности работы Марка лишь растет по всему миру. Но не стоит ли здесь поставить под сомнение предельно персонифицированный характер капиталистической «формы стоимости»? Для кого именно ценны труды Фишера? Для него самого? Только для контркультуры? Или, как ни абсурдно, для капитализма? Мы сталкиваемся с парадоксом популярного модернизма в творчестве самого Марка: он горел желанием оказать влияние на культуру капиталистического реализма и одновременно отказывался подчиняться ее ожиданиям.

В то время как Фишер пытался вырваться из прекарности фриланса, так и не найдя постоянного и надежного дома за пределами своего блога, он продолжал ставить под сомнение эмансипаторные обещания киберпространства, указывая на то, как всё более неправдоподобно они звучат на фоне подъема социальных сетей. Именно это делает блог Фишера еще более актуальным сегодня. Читатели k-punk, онлайн или теперь в печатном виде, получают возможность взглянуть на период истории интернета, который, скорее всего, никогда больше не повторится. Дискурсивное многоголосье блогосферы, центральным узлом которой для многих был k-punk, замолкло под гнетом цифрового энергетического вампира – сегодняшних социальных сетей: информация, которую мы сами же производим, становится топливом для капиталистического безумия, укрепляющего в нас ощущение фрустрации, подавленной энергии, затора. Парадокс, который Фишер рассматривал и как препятствие, и как возможность, остается актуальным для всех нас. Его пример удачного, хоть и краткосрочного побега от этой неразрешимости всё еще может дать нам надежду на новые способы существования в сети.

Стоит отметить, что, хотя Фишер твердо верил в уникальные возможности киберпространства и новых коммуникативных технологий, в один момент он почувствовал, что власть блогов заканчивается, и эта перемена еще больше усложняет контекст, в котором теперь следует понимать его интернет-публикации. Например, в 2016 году он писал о том, что наше нынешнее положение «в плену сенсорного экрана» было до боли предсказуемым и, более того, было предсказано такими писателями, как Жан Бодрийяр, который задолго до изобретения интернета предвидел наше погружение в