Сына Сева не потерял, парень отнесся к признаниям отца с юмором. Зато благодаря поэзии Емелин нашел жену.

– Вероника, расскажи, как все было, – прошу я ее.

– В декабре 2003-го я была в гостях у певца Александра О’Шеннона, – говорит Вероника, – и он спел новую свою песню на стихи Емелина: «День рожденья Гитлера».

(«Я иду за первою / Утренней поллитрою / В Воскресенье Вербное, / В день рожденья Гитлера».) Все, конечно, пришли в полный восторг. Саша откуда-то извлек книжку Емелина, мы читали ее полночи вслух, плакали…

– «Плакали»… Не пизди… – говорит Сева доброжелательно, даже с нежностью.

– Хохотали до слез, – поправляет Вероника, нарезая груши к нашему красному полусладкому.

– Я сразу поняла, что автор этих стихов – тот мужчина, что мне нужен…

– И когда вы увиделись?

– Еще много времени прошло с того дня… – отвечает кто-то из них.

Они смотрят друг на друга, пытаясь вспомнить дату, и наконец вспоминают.

17 июля 2004 года уже сам Емелин был в гостях у Александра О’Шеннона в Зюзино. Выпили, конечно. Емелин вышел за пивом, приобрел примерно пол-ящика, пошел обратно и… потерялся. Бродил уже несколько часов по району, уничтожая закупленные запасы пива. Местные жители не знали, кто такой Александр О’Шеннон и тем более где он живет.

Вдруг подъезжает к одному из подъездов роскошная машина, и оттуда выходит Вероника, которую Емелин, естественно, еще не знал…

– …Но сразу понял: такая женщина может идти только к Шеннону, – говорит Емелин. – Подбежал к ней, громыхая оставшимся в пакете пивом: «Вы – к Шеннону?!»

Естественно, к Шеннону.

– В первую же пьяную ночь Емелин сказал: «Выходи за меня!» – говорит Вероника. (Емелин называет ее Веронк.)

Они поженились.

Огромная фотография молодоженов была опубликована на первой полосе самой крупной литературной газеты. Новость № 1: «Поэт женился!».

Больше подобных фотографий ни в этой, ни в другой литературной газете я не встречал.

И после этого Емелин говорит, что он неизвестный поэт.

Мы в церкви Успения Пресвятой Богородицы.

Внутри идет постоянный ремонт, что-то реставрируется. Стоят крепкие леса. Их построил Емелин.

– Сев, сколько тебе все-таки лет?

– Сорок восемь. Помирать пора.

– Много, да?

– Считаю, что ужасно много, а чувствую себя на все восемьдесят восемь.

Мы ходим по храму. Начинается ежедневная процедура обеда для бомжей. Каменные помещения наполняются терпким запахом старых одежд и немытых тел. Емелин смотрит на бомжей спокойно, тихими глазами, на лице ни единой эмоции: ни жалости, ни брезгливости.

Я не знаю, о чем он думает.

– Сев, а русский человек – он какой, по-твоему?

– Русский человек – не православный, не голубоглазый, не русый, нет. Это пьющий человек, приворовывающий, отягощенный семьей и заботами. Но при этом: последний кусок не берет, пустую бутылку на стол не ставит, начальству вслух о любви не говорит. У него твердые понятия о жизни. Но вовсе не те, которыми его обычно наделяют…

– Ты ощущаешь себя русским человеком?

– Ну конечно.

Достоевский говорил про амбивалентность русского человека. Емелин в этом смысле пример почти идеальный. Известно-неизвестный поэт, проживший полвека счастливо-несчастной жизни, на которую он смотрит грустно-веселыми глазами.

– Знаешь, что я думаю, Сев… Мы вот ломали твой образ, ломали, а он стал еще крепче. Никак не пойму отчего.

Всеволод Емелин пожимает плечами.

Мы идем в кафе.

– У меня уже третью твою книжку зачитали, – жалуюсь я. – Где тут можно купить поблизости?

– Этого говна полно. Дарю.

Он извлекает книжку из рюкзака.

Кроме нас в кафе сидят человек, наверное, тридцать. Вряд ли кто-то из них знает, кто такой поэт Емелин. Но ведь они и Евтушенко наверняка не читали.