–– Вы долали раньше только прически, сударь… почему вы уверены, что можете создавать наряды?

В ответ Леруа быстро набросал мне на клочке бумаги силуэт одежды, которая, как он считал, подошла бы мне для выхода в Нейи, – рисунок включал богатой фактуры платье с овальным вырезом и роскошно драпирующийся шлейф, а Роза поднесла мне отрез шелка, при виде которого у меня невольно засверкали глаза.

–– Поглядите, мадам. Разве это не чудо?

Это была ткань необычного цвета – не красного, а скорее ягодного, сочно-брусничного, мягкая, благородная, чуть рытая, и, безусловно, запоминающаяся. Я бы даже сказала, что никогда прежде не видела такой… разве только…

Роза поймала мой взгляд:

–– Да-да, на портрете Марии Антуанетты материя – почти такая же… И это хороший выбор. Подруга королевы должна появиться в новом свете по-настоящему величественно.

Я представила себе, как ослепительно будет выглядеть платье, сшитое из подобной ткани… Оно пойдет мне, без сомнения, на мне всегда выигрывали такие цвета – ягодные, вишневые, алые. В вишневый туалет я была облачена в день представления ко двору Людовика XVI. В этом же наряде меня запомнит весь Париж…

–– Мы оттеним эту ткань шлейфом благородного серого цвета, – вкрадчиво добавила Роза, будто читая мои мысли. – Это будет незабываемый туалет. Вы так красивы, мадам. Какой-либо другой даме, блеклой мышке, я бы ничего подобного и не предлагала…

Что-то глубоко женское и поэтому непобедимое, неподвластное логике и рассудку воскресало во мне, когда я слушала такие слова, касалась пальцами этой ткани и представляла себе весь мой возможный гардероб. А когда Роза показала мне искрящиеся, самых разных оттенков крепы и муслины, из которых она намеревалась нашить мне утренних платьев, сердце у меня окончательно дрогнуло и я поняла, что не в силах отказаться от этого шанса блеснуть красотой.

«Тем более, что это может пойти на пользу Александру, – убеждала я себя мысленно. – Этот несносный гордец может не соглашаться со мной, но чем больше влиятельных связей я заведу в Париже, тем большее влияние смогу оказать на его судьбу… Ведь он же еще ждет чего-то, не уезжает из столицы. Значит, перспектива бежать в Англию не очень-то прельщает его и Кадудаля…»

В суматохе снятия мерок и выбора тканей Роза Бертен негромко сказала мне:

–– Сейчас сюда должна прийти посетительница, с которой вам, мадам, как я думаю, приятно будет повидаться.

–– Да? Кто же это? – осведомилась я не очень внимательно.

–– Графиня де Монтрон. Она полгода назад вернулась из Лондона, ее тоже опекает монсеньор. Возможно, она могла бы рассказать вам много интересного.

Я попыталась вспомнить, кто же это, но, сколько ни силилась, не смогла.

–– Мне незнакома госпожа де Монтрон.

–– О, вы хорошо знаете ее. Раньше она звалась Эме де Куаньи.

Заметив мое удивление, модистка наклонилась ко мне еще ближе и, вынув изо рта булавку, шепнула:

–– Она как раз из тех высокородных дам, что оказывают услуги господину Клавьеру. Но только т-с-с! Ничего подобного я вам, конечно же, не говорила…

2

Эме де Куаньи, герцогиня де Флери, была моей ровесницей и я, конечно, не раз встречала ее при Версальском дворе, но круги нашего общения были различны и я никак не могла бы сказать, что считалась ее приятельницей. Впрочем, забыть эту женщину нельзя было бы, даже увидев ее всего один раз, – она считалась признанной красавицей, за очарование ее называли «королевой Парижа», а писатель Шодерло де Лакло, поговаривали, обессмертил ее порочную прелесть в образе маркизы де Мертей