Всё то, что сорок долгих лет он пытался забыть, а последние двадцать – жил с убеждённостью, что сделал это, моментально вернулось: аромат её волос, губ, дыхания – запах свежесобранной малины, любимой ягоды сладкоежки, актрисы королевского театра.

– Нет, это ты. Одежда способна лишь подчеркнуть, но не заменить красоту.

Ален попытался сжать её в объятиях, однако руки, пройдя сквозь пустой воздух, сомкнулись на собственной груди, наяву, но только не в зеркале.

Эстель заурчала, словно сытый котёнок, устраиваясь удобнее в его объятиях, втягивая аромат белой розы, воткнутой в бутоньерку тёмно-серого пиджака из камлота.

– Ты останешься на обед?

Брион вздохнул с сожалением, не представляя, как сделать это. Они словно находились сразу в двух измерениях: он тут, на земле старого некрополя, а она – в их далёком прошлом, совсем не изменившаяся, не замечающая его морщин. Время пощадило не только её красоту, но и молодость.

Он закрыл глаза, сдерживая вскрик, порождённый пронзившей старое сердце болью, пришедшей с мыслью: «Мёртвые не стареют…»

Оставаться дольше рядом с Эстель не было сил. Воспоминания захлестнули душу, а вместе с ними вернулись эмоции. Ален готов был молить: «Что я наделал?! Прости!» – но как объяснить живой вину перед мёртвой?

– Извини, не могу: меня ждут в банке. – Он достал розу из бутоньерки и осторожно воткнул в зачёсанные наверх рыжие вьющиеся волосы. – Я вернусь к вечеру.

– Работа, работа, работа… – Она вновь недовольно сморщила носик. – Жду не дождусь, когда мы уедем. Я оставила ради тебя театр, почему же…

Брион чмокнул кончик холодного носика, не давая любимой договорить, мысленно благодаря зеркало за то, что позволило сделать это.

– Совсем чуть-чуть потерпи. Там, в Монреале, ты снова сможешь петь. Моя работа обеспечит нам будущее, – и их личный пароль, прошептанный на прощание в маленькое розовое ушко: – Jet'aime.

Он, развернувшись, направился по извилистой, покрытой прошлогодними прелыми листьями тропинке к выходу, но не удержался и кинул взгляд напоследок. Эстель, улыбаясь, махала рукой, как делала это когда-то, наполовину высунувшись из окна снятой им для неё квартиры.

Виски сдавила жуткая боль, идущая вверх из самых глубин сердца. Ален прикусил кулак, сдерживая рвущийся на волю крик.

Её нельзя напугать. Когда-то он уже сделал это…

***

Кладбищенский смотритель, поджидавший у ворот, услужливо отворил железную створку и, спрятав в карман протянутый шиллинг, поинтересовался:

– Не заплутали? Быстро нашли?

– Спасибо, вы очень хорошо объяснили.

Мистер Брион сделал несколько шагов вперёд, но, вспомнив кое-что, вернулся и задал вопрос:

– Любезный, скажите, давно ли рядом с могилой установили зеркало? И кто это сделал?

Смотритель искренне удивился:

– Какое зеркало?

– Старое, в бронзовой раме.

Мужчина снял с головы заношенный до блеска котелок и, почесав затылок, ответил:

– А, это… Простите великодушно, совсем запамятовал, старый дурак. Так вчера же, вчера…

Ален бросил в протянутую шляпу ещё пару шиллингов и поинтересовался:

– Кто?

– Так не представился же! Очень странный господин, огромный, рыжебородый, похож на шотландца и одет во всё чёрное. Сказал, что это любимое зеркало мадмуазель, купил на каком-то… как его… – Старик чертыхнулся. – Тьфу ты, вспомнил – аукционе! Я ещё удивился: кто продаёт такое старьё? – Он хитровато прищурился. – Может, и моё кто бы купил?

Брион сдержанно улыбнулся в ответ на вопрос-предложение смотрителя и шагнул за ворота. Расспрашивать дольше не было смысла: всё тот же человек в чёрном, не оставляющий после себя следов, доставивший месяц назад в его офис послание из прошлого.