«Ну и наглец!» – чуть не вырвалось у Гольста.

Он, ни слова не говоря, перекрутил пленку на магнитофоне, нашел нужное место.

«Дверь в их спальню была открыта или закрыта?» – раздался голос самого следователя.

«Закрыта», – прозвучал ответ Ветрова.

«Это вы хорошо помните?»

«Отлично помню!»

– Странное выпадение памяти, – заметил Гольст. – А о том, что на вашей майке и трусах были брызги крови, которые заметила при стирке Ольга, вы тоже забыли?

– Я мог нечаянно запачкаться, когда сдернул с отца одеяло, – парировал Ветров.

– Где вы стояли, когда сдергивали одеяло? – спросил Гольст.

– В ногах у отца.

– В какую сторону вы потянули одеяло?

Ветров задумался. Вероятно, почувствовал подвох в вопросе.

– Прошу вас ответить, – строго сказал Гольст.

– Ну, потянул на себя…

– На этот раз память вас не подводит?

– Нет, – не очень уверенно ответил Ветров.

Владимир Георгиевич нашел в деле фотографию места происшествия, ткнул в нее пальцем:

– Видите, ноги вашего отца торчат из-под одеяла. Выходит, что одеяло вы не трогали, Борис Александрович…

Ветров молчал.

Гольст закрыл папку.

– Я думаю, фактов достаточно, – спокойно сказал он. – Вы запутались.

– Вовсе нет! – Ветров вскочил со стула. – Все, что вы говорили и пытались доказать, – сущая ерунда! Я могу эти же факты истолковать по-другому! Да, да! И не думайте, что напали на сосунка! – Он распалялся все больше.

– Уверяю вас, я так не думаю, – не повышая голоса, ответил следователь. – Вы тщательно готовились к преступлению. Все использовали мнимую распущенность вашей сестры, мнимую шизофрению отца… Вы даже изучали книги по криминалистике и другую юридическую литературу. Я ознакомился с ней у вас дома. В частности, с Уголовно-процессуальным кодексом, что стоит в книжном шкафу. Он заложен на той странице, где говорится о прекращении уголовного дела. Кстати, день, когда дело о гибели ваших родителей было прекращено, вы пышно отметили в ресторане со своим другом Полонским. Не так ли?

– Не помню, – буркнул Ветров.

– Зато это хорошо помнит ваша знакомая, Стелла Виноградова. Вы тогда говорили, что теперь у вас в жизни есть все: деньги и свобода.

– Мало ли что можно наболтать, будучи под градусом. Знаете, если цепляться к словам…

– Слова словам рознь, – заметил следователь. – В тот же вечер той же Виноградовой вы заявили, что убийца часто попадается потому, что, совершив одно преступление, боится совершить другое. А жене как-то признались. – Гольст открыл дело на нужном месте и процитировал: – «Если мне понадобится убить своих врагов, я полгорода перестреляю. Мне убить человека ничего не стоит».

– Пустая бравада! – запальчиво произнес Ветров.

– Но вы пошли-таки на убийство.

– Господи! Подумайте сами, что я выигрывал в случае смерти родителей? Я ведь зависел от них! И материально, и, если хотите, морально… В конце концов, я по-настоящему любил их. Это подтвердит каждый, кто знает нашу семью. А Ларочка? Я в ней души не чаял!

– Вы говорили людям другое. – Гольст полистал дело. – Вот, например: «Мой отец как Плюшкин: тащит всякое барахло в дом. Над ним смеются».

– Кто это наклеветал?

– Это показания бабы Мани, тети вашей матери. Она же сказала, что вы родную мать называли курицей. Неумная, говорили, женщина, не знает значения слова «утрировать»… И вообще ваши родители – цитирую – «глупые, тупые мещане, совсем не близки мне по духу»…

– Ну, знаете! – Ветров задохнулся. – А баба Маня, если хотите знать, вообще выжила из ума! Старческий маразм!

– Нечто подобное о родителях вы говорили еще Ангелине Карповне, сестре отца, а также друзьям. Могу зачитать их показания.