Пришлось поить ее чаем. Пришлось улыбаться и светски поддакивать разговору о скверной погоде.

Наконец Софья Рувимовна до отвала налилась чаем и задала вопрос, из-за которого, видимо, и приперлась в такой ненастный и поздний вечер.

– Так что произошло с вашим мужем?

– Он пропал. – Врать Таня совсем не умела, но и подробности выкладывать не хотела.

– Как? Просто пропал? – видно было, что директриса разочарованна такой простотой ответа.

– Просто пропал. Заведено уголовное дело.

– У вас хороший муж, – директриса кивнула на букет белых роз, стоявший на столе в вазе. – Я понимаю ваше отчаяние. Мне мой никогда не дарил таких дорогих букетов. Хотите на неделю отдам ваши часы Григорьевой? Я понимаю, что вам будет трудно вести уроки в таком состоянии.

– Ой! – Таня приложила руки к груди. – Ой, Софья Руви...

– Соня, – поправила ее директриса. – Мы ж не на педсовете! Посидите дома недельку, успокоитесь, может, и муж найдется. Я организую все так, что в зарплате ты не потеряешь. Ну, как? – Видно было, что она себе нравится – стройная, яркая, в элегантном брючном костюме, добрая и благородная.

– Спасибо, Софья Ру... Соня.

Черт бы побрал директрису с этим ее благородством и панибратством. Что теперь с ними делать? Куда девать? Чем расплачиваться?

– Ой, какие, Танечка, у тебя цветочки! – Софья подошла к подоконнику, отодвинула розовую шторку и восхищенно уставилась на горшки с цветами. – Ой, какие! Особенно вот эти, розовые!

– Это розалия. Цветет почти круглый год. Хотите... хочешь подарю вам... тебе?

– Правда? – Директриса схватила горшок с розалией, прижала к красивой груди и носом уткнулась в розовые цветы. – Правда?

– С удовольствием подарю! И вот еще... – Таня достала из кармана три зеленых камня и положила в горшок. Получилось очень красиво.

– Здорово! – одобрила директриса и ушла, прижимая цветы к груди.

...Таня заснула только под утро.

Будильник зазвонил ровно в семь, но она вспомнила, что в школу идти не надо и решила поваляться еще минут двадцать. Опять одолели мысли о ночном визитере. Разве человек, перепутавший дверь, спрашивает вполне трезвым голосом: «Это квартира Лукьяновых?» Скорее, он заорал бы: «Маня, открой!» или что-то в этом роде. Наверное, это был квартирный вор, решила она. Но почему для своих подвигов он выбрал ночное время, когда хозяева наверняка дома? Нет, тут что-то не то.

Она встала и направилась на кухню, чтобы сварить себе кофе.

Резкий звонок в дверь застал ее на полпути. Она вздрогнула и замерла. Потом на цыпочках подкралась к двери и тихо спросила:

– Кто?

– Вам посылка, – раздался юношеский голос.

– Посылка, – прошептала Таня и схватилась за косяк. Перед глазами отчетливо нарисовалась картинка: она открывает небольшой деревянный ящик, а там... там лежат отрезанные уши Глеба. Или палец. Или...

Руки сами открыли дверь.

На пороге стоял юноша в форменной куртке посыльного и держал большую корзину белых роз.

– Распишитесь, – он поставил корзину за порог и протянул ей какой-то бланк. Трясущейся рукой Таня нарисовала на нем каракулю.

– От кого это? – задохнувшись, спросила она.

– Не могу знать, – равнодушно пожал посыльный хлипкими плечиками. – Наша фирма торгует цветами с доставкой на дом. Наверное, там есть записка.

Таня закрыла дверь и села на пол рядом с корзиной. Роз было штук сто, не меньше. Они сбивали с ног ароматом, давали дурманящий, сладкий наркоз. Вот значит как сейчас присылают уши. Как бы то ни было, она должна пройти это испытание до конца. Потому что Глебу кроме нее помочь некому. Потому что он ей нужен любой, потому что уши в мужчине не главное.