- Знаю я, – по-отечески похлопывает по плечу. – Язык отрежу, но немножко попозже, – смеется он, а у меня мурашки ползут по спине. – Приставал к тебе гаденыш.

- Он предложил уйти от тебя к нему. Рук не распускал. Не позволила.

- Угу, – кивает муж, поджав губы. – Слыхал.

- Так что же тогда пускаешь его? – возмущаюсь я.

Понимаю, что наш брак договорной, но Лавр сила из силищ, чтобы разрешать червякам приносить нам малейшее беспокойство. Все, кто здесь бывает всегда почтительны с Давидом, а этот мерзкий Викентий позволяет себе колкости. Не в наглую, но почву прощупывает. Не знала, как сказать Давиду о намеках и предложениях Последова. Не хотелось быть предательницей даже несмотря на в чьи-то дурные фантазии. Грязно и стыдно было говорить, пачкать Лаврова мерзостью не желала. Он судьбу мою изменил, разве могу нарушить доверие и договор.

- Всему свое время, Лина. Все будут награждены по заслугам.

Киваю. Давно привыкла к эзоповым фразам мужа. Не стараюсь вникать, не мое дело. Давид давно сказал, что мое дело поддерживать легенду семьи. Я и теперь не имею понятия зачем он меня подобрал. Пыталась спросить подробнее. Ответ один – в моих глазах нет предательства. Что это значит для Давида не знаю. Как по мне я самый обычный человек со своими недостатками.

- Как прикажешь, Давид.

- Налей-ка лучше чаю мне тоже.

Молча поднимаюсь, наливаю в его любимую кружку чай. Он пьет без сахара песка, поэтому пододвигаю наколотый в блюдце мелкими кусками рафинад. Собираюсь уйти. Давид пьет чай всегда в одиночестве. Пьет долго, устремив взгляд в пустоту, будто проваливается в нее и решает там неведомые никому теоремы и формулы. Потревожить мужа во время церемонии смерти подобно. Единственный, кто всегда будет прощен и не тронут – Гордей.

- Посиди со мной.

Просьба удивительна для меня. Начинает одолевать легкое беспокойство.

- Давид, что-то случилось?

Муж удивленно, но вместе с тем устало косится на меня. Улыбка совсем немного трогает губы, он качает головой.

- Нет, Лина. С чего ты взяла?

- В последнее время, – решаюсь озвучить, – ты слишком озабочен и из своего кабинета не выходишь в буквальном смысле слова. У тебя неприятности?

- О-о-о, кто-то взял на себя бремя тяжелого размышления и беспокойства, да? Не бери в голову. Занимайся собой и Гордеем, – при имени ребенка глаза его светлеют. – Какой парень растет, а? Богатырь! Красавец мой!

Иногда пугает его фанатичная привязанность к ребенку. Давид возится с ним настолько много, что иногда наедине с сыном только ночью остаюсь. Муж одержим здоровьем и развитием малыша. Уж молчу что в доме отведена специальная комната под игрушки.

Слава небесам Гордея не портит чрезмерное внимание и пресыщение. По большому счету сыну отчаянно желать не приходится ничего, у него все есть по первому иногда даже окончательно несформированному желанию. Он только посмотрит на игрушку, а Давид уже оплачивает.

- Да. Красавец.

- Вроде бы чуть охрип вчера. Как сейчас? Прошло? Может доктора вызвать?

- Прекрати, Давид, – смеюсь я, – сколько можно? Он в порядке.

- Ну смотри, Лина, – шутливо грозит пальцем, – не профукай мне парня, а то ремня схлопочешь.

Все списываю на чрезмерную любовь. У Лавра кроме нас никого. Можно понять человека почему так переживает. Впервые заботится о маленьком ребенке. Вот отсюда вся чрезмерность.

- Не волнуйся. Ты же знаешь, что я его больше жизни люблю.

- Знаю. И я его тоже полюбил. Мне кажется он на меня похож, – смеется несколько смущенно. – Старый дурак да?

Отрицаю покачиванием головы.

Удивительный тандем у этих двоих. Гордей Лавра тоже нежно обожает. Зовет его просто Давой. Дава то, Дава это. Для остального общества Лавров отец мальчика. Правду знает только водитель, но Степан могила. Самый преданный человек в окружении мужа.