— Уходи, — как ни в чём ни бывало отпиваю я своё вино. Всё-таки протухшую рыбу уже ничем не спасти. Она воняет. — А что ты хочешь от меня услышать? — спокойно продолжаю я, хотя внутри меня медленно и мучительно умирает моя голодная любовь. — Можешь собирать вещи и уходить, куда только пожелаешь, — продолжаю я свой ужин. Всё-таки трюфели и рис арборио созданы друг для друга!

— И это всё, что ты хочешь мне сказать? — начинает беситься мой неверный муж. Видимо, он ожидал совершенно другой реакции. Ах, эти вечные ожидания, которые не совпадают с желаниями окружающих!

— Да, это всё, — отрезаю я. — А что ещё я должна говорить? — насмешливо спрашиваю я, отпивая кисловато-минеральное вино.

— Ну хотя бы поинтересоваться причиной, — невнятно бормочет Алексей, и я насмешливо перебиваю его:

— Позволь мне предположить: ты наверняка встретил другую женщину, так? И полюбил? Так сильно и страстно, как когда-то любил меня? Или никогда не любил? — тихо добавляю я, сама уже боясь в это поверить.

— Нет, дело не в другой женщине, — холодно отвечает мне мой муж. — Дело в тебе.

И его слова пылают на моей щеке огненной пощёчиной. Мне стоит огромного труда посмотреть ему в глаза, а он с издёвкой продолжает:

— Мы с тобой женаты всего три года, но ты уже превратилась в домашнюю… — я вижу, как он мучительно подбирает правильные слова, и всё-таки выдавливает из себя: — наседку.

И видимо, чтобы придать себе ещё больше сил для дальнейших обвинений, продолжает:

— Ты думаешь, я себе такой представлял семейную жизнь? Где та стильная дерзкая девчонка, которая просто свела меня с ума? Где наши ночи? Что с нами стало? — он отпивает вино, и я только отмечаю про себя, как безвозвратно остыло моё очередное бесподобное блюдо. С драгоценным пьемонтским трюфелем, за который я отдала целое состояние.

— Мы погрязли в рутине, — продолжает сокрушаться Лёша, как будто это самое страшное, что может постигнуть семейную пару. — Когда мы вообще в последний раз вместе с тобой куда-то ходили?!

— Так это ты постоянно занят с клиентами и на встречах, — резонно возражаю я, и смотрю, как медленно оплывают свечи, которые я специально зажгла к приходу мужа.

— Да, а ты постоянно торчишь на работе! — выпаливает он в ответ. — А когда не на работе, то постоянно готовишь свои булки и плюшки! — чуть ли не кричит он мне в лицо, как будто печь плюшки в его представлении — всё равно, что заниматься сексом с двумя бравыми матросиками.

— Так это и есть жизнь! — не выдерживаю я. — Разве ты сам не этого хотел?! Жизнь — это делать детей, растить детей, кормить их свежими булочками и кашей! — продолжаю я.

— Ты меня не понимаешь, — успокаивается мой Лёша. — Ты можешь печь плюшки столько, сколько захочешь. Ты можешь сама превратиться в свои двадцать пять лет в одну большую плюшку, — зло бросает он мне. — Я больше так не могу. И не хочу.

И хотя меня сейчас ударили по самому больному, я, собрав всю свою волю в кулак продолжаю:

— Если тесто прокисло, его выбрасывают. Нет смысла спасать тухлое блюдо. Я тебя не держу. Ты можешь идти, куда пожелаешь. Любовь всегда только первого сорта. И последнего, — я собираю со стола тарелки, и безжалостно выбрасываю остатки ризотто в помойное ведро.

— Только не передёргивай, — кривится Лёша. — Достали уже все эти твои словечки. Ты вообще, кроме еды о чём-то другом можешь думать? Все эти персики, дыньки, эклеры и бриоши, — продолжает он с издёвкой. — Ты со стороны себя слышала?! И да, я хотел сказать, что это ты должна уйти. Из моей квартиры, — медленно и с нажимом произносит он, — и посуда с грохотом валится из моих рук в раковину.