Я будто в замедленной съемке нерешительно шагаю вглубь палаты. Словно под гипнозом. На автопилоте. Пока мой заторможенный бухлом мозг пытается сложить два плюс два.

Подхожу к кроватке, и малыш сразу затихает, будто привлеченный моими появлением.

— Привет, — выдавливаю, чувствуя себя просто обязанным поздороваться с хмурым человечком. Услышав мой голос открывает рот, выдавливая подобие улыбки.

Непроизвольно тяну палец в малюсенькие ищущие ручки.

Совсем крошечный.

Я в младенцах разбираюсь плохо, но этому месяца три от роду, не больше. Три плюс девять… Это ровно год… Значит зачат еще прошлой весной… А мы разбежались летом…

Да нет-нет, не стала бы она от меня скрывать ТАКОЕ. Никогда. Нет. Она бы не поступила так со мной. Что ж я, чудовище какое-то?

Но эти крохотные черточки милого личика, так напоминающие Женины... Нет, это моя фантазия с похмелья! Не могла она!

Но тогда зачем я здесь? Не послала же меня Света в палату к чужому ребенку?

А еще мне совсем не хочется отнимать у этого пупса свой палец. И уходить не хочется. И если предположить, что ребенок на самом деле чужой, то желание взять его на руки кажется и вовсе абсурдным.

— Маленький, — хриплю я. — Ты чей? Неужели… мой?

Кроха снова улыбается. Будто в ответ на мой тупой вопрос. Хмурюсь, пытаясь сморгнуть пелену с глаз.

Как по заказу в голове все те ужасы, что еще час назад мне рассказал Валера:

«Семь-восемь лет и все. Анемия перерастает в лейкемию…»

— Нет-нет… Ты не мой. Это слишком. Даже для меня… — в груди болит, вынуждая сложиться пополам над люлькой.

Голос рычит от слез застрявших в горле:

— Не мой, — будто уговариваю себя. — Не мой…

Малыш больше не улыбается. Глядит на меня огромными карими глазищами, прямо как у Жени.

— Да не можешь ты быть моим! — громче, чем стоило бы теперь убеждаю его. Вытираю пальцами глаза от слез, тру переносицу: — Я слишком долго тебя ждал, чтобы вот так… Пожалуйста, не надо…

Вижу, как уголки маленьких губок опускаются вниз. Подбородочек начинает дрожать. Бля, только ни это…

— О, нет-нет, малыш, — бережно обнимаю кроху ладонями, поднимая на руки, пока он не расплакался. — Папочка не отказывается. Никогда… Никогда не откажется. Ты только живи, пожалуйста…

Прижимаю теплый комочек к своей груди. Шумно дышу. Руки дрожат. Целую пушистую макушку:

— Не плачь. Папочка теперь всегда рядом будет. Всегда с тобой.

Замечаю на люльке карточку с инфой. Читаю:

— Анемия Фанкони, — все-таки.

Так теперь хотя бы все совпало. Не соврала она мне. Просто видимо не учла, что этой заразой только дети болеют.

Продолжаю читать карточку. Фамилия:

— Весенняя, сука, — цежу сквозь зубы подтверждение тому, что я и так уже наконец понял: — В.Е.

В смысле «Е»? Она ему даже мое отчество не оставила?

— Блядь! — в бешенстве толкаю ногой люльку, и она с грохотом ударяется о стену. — Да как она посмела?!

Малыш хнычет.

— Прости. Прости меня. И за то, что рядом не был, когда ты во мне нуждался, — целую маленькие пальчики. — Теперь папочка все решит.

Из коридора доносится детский плач. И еще. И еще… Кажется это я причина этого хора. Надо срочно валить.

— Жень, у вас что-то упало? — в дверях появляется молодая женщина с орущим ребенком на руках. — Ой, здрасти. Вы новый доктор? Или нашего Андрюшу подменяете?

— Новый, — сухо отзываюсь.

— О, теть Вер, у вас тут уже обход пришел, а Жени нет, — обращается она к кому-то в коридоре.

— Да она внизу с врачом общается, — в палату входит женщина, на вид постарше моей матери. Женя о ней упоминала, я еще решил, что это ее новая свекровь. — Здравствуйте. А вы…