И гребанного пластикового космонавта, которого не думала трогать еще днем. И одеяло. И подушку. И маску для плавания, на всякий случай.

В итоге передо мной стоял чемодан, сумка и хренова туча пакетов разной величины. Я собрала Тому так, будто прощалась с ней навсегда. По крайней мере, так подумает Савранский, стоит ему переступить порог дома. Но на самом деле я хотела, чтобы моей девочке было удобно в ее новой жизни. Чтобы если она и грустила, то только по мне, а не по ночнику, без которого так трудно спать.

Дочь сидела на диване и листала какую-то книжку. Каждую страницу она продавливала пальцем, отчего та издавала неприятный звук при перелистывании.

Щурх. Щурх. Как наждачкой по нервам.

Уверена, Тома ее даже не читала. Просто рассматривала картинки и злилась на меня.

Она понимала, что говорила и вела себя неправильно, но признать свою вину в девять лет гораздо сложнее, чем обвинить во всем самого близкого человека в мире – маму.

- Ты плохая! – прокричала она.

- Очень жаль, что ты так думаешь.

- Ты не любишь папу!

- Люблю и именно поэтому мы расходимся тихо и красиво, как взрослые люди.

- Нет тут ничего красивого! Все плохо, все уродливо! Ты не любишь папу и выгоняешь его из дома, и меня ты тоже не любишь, только свою работу! А про меня ты все время забываешь! И пускай папа уйдет от тебя и найдет мне новую маму, хорошую и добрую!

Она прокричала это и тотчас зажала себе рот рукой, как если бы хотела остановить себя и не произносить такие жестокие слова. Глаза расширены от ужаса, осознание, что она сказала, только стало доходить до моей дочери. Губы ее задрожали еще сильнее, подбородок напрягся, а щеки покрылись нервическими пятнами. Я видела, в каком она состоянии. Вот-вот зарыдает.

И я знала, в каком состоянии я. Вот-вот умру.

- Знаешь что, детка, может ты и права. Папе нужно найти добрую, понимающую женщину. И в этом поиске ему поможешь ты, правда?

- Ты и меня выгоняешь?!

- Нет, что ты. Просто предлагаю тебе выбор, с кем ты сейчас хочешь остаться. С добрым, классным, веселым папой или со мной. Но я по-прежнему буду любить свою работу, задерживаться по вечерам, забывать перевести деньги тебе на театр и забирать тебя из школы. Мне жаль, что все это тебя так ранит, но сейчас я не смогу изменится. Но я пойму, если ты решишь уйти от такой плохой мамы. Ты всегда сможешь передумать и вернуться обратно. Мы в любом случае будем видеться, а я буду тебя любить, не смотря на твои жестокие слова. Наверное, ты считаешь себя очень взрослой, раз их сказала. А взрослые не только говорят, но и делают, понимаешь? Сейчас я пойду и соберу твои вещи, а ты подумай, что хочешь взять с собой.

Сзади раздались театральные громкие аплодисменты. Очень театрально, в духе Никиты. Он стоял в проходе, облокотившись о дверной косяк и веселился, наблюдая за происходящим. Большой, нескладный и лысый дядька у меня в доме, Никита был похож не на моего сына, а на Голема из сказок.

- Хватит, а? – Попросила, когда прошла мимо него. Остановилась и снова посмотрела на эту каланчу. – Может, работу себе найдешь?

- Решила и меня из дома выгнать?

- Ой, все.

Я махнула на старшего рукой и поплелась в детскую за сумкой. Спорить, выяснять, что-то доказывать не имело смысла. Сейчас главное собрать Тому, а разговор с Никитой подождет. Если дочка спала и видела, как покинуть семейное гнездо, сын в ее возрасте поклялся никогда не отпускать мамочку. И уже тогда это звучало пугающе.

Савранский явился домой, когда вещи были сложены, дети накормлены, а я сидела на кухне и медитировала перед бокалом красного, которое мне теперь нельзя. В КБЖУ не вписалось.