Двое испуганных ассистентов исполняют его приказ. Я перевожу взгляд на скучающего дядю, а после на загорелую мать. Она мне очаровательно улыбается. Затем смотрю на свекров, которые расселись на софе и чинно попивают кофеек. У зеркала в углу гостиной своим отражением занята тетя Валерия и придирчиво разглядывает жемчужное колье и серьги.

— Малышку в кресло, — командует фотограф, — а вы за кресло.

— Может, достаточно нас снимать? — устало спрашиваю я.

— Все не то, — фыркает он в ответ.

Валерий аккуратно усаживает Соню в кресло, обкладывает ее подушками, а она недовольно кряхтит.

— Ну, что ты? — ласково воркует Валерий, сидя на корточках перед креслом, и вручает в руки Сони погремушку. — Пару снимков отщелкаем и…

— Она тебя не понимает, — сердито отзываюсь я.

Валерий поднимает хмурый и темный взгляд, выдыхает через нос и поднимается на ноги.

— Давайте, встаем рядышком, — командует фотограф.

Несколько снимков, и он убирает от лица огромный фотоаппарат.

— Вы как куклы. Неживые. Так не пойдет, — смотрит на Валерия. — Мне нужны эмоции, чувства! Жизнь! Любовь! Скучные снимки с рожами, как кирпичи, давно в прошлом! Дайте мне настроение!

Несколько щелчков, и Валерий неожиданно рывком привлекает меня к себе и касается губами шеи. Да, мог бы быть очень трогательный и нежный момент, который бы раскрыл на фотографии тонкую близость между нами.

На несколько секунд я теряюсь. Тихие щелчки затвора фотоаппарата меня оглушают, после окатывает волной липкой слабости, и я отталкиваю Валерия. Отступаю, прижав пальцы к шее, будто я обожглась.

Щелк...

Щелк…

Щелк…

Глаза Валерия горят черной ненавистью ко мне. С таким взглядом жестоко убивают врагов. Родственники молчат, смотрят на нас, затаив дыхание и учуяв звенящее напряжение между нами. Подхватываю хныкающую Соню на руки и торопливо стучу каблуками прочь:

— Достаточно.

Дядя провожает меня цепким и внимательным взглядом, от которого меня мутит. Выхожу в просторный холл, на потолке которого сверкает многоярусная хрустальная люстра, и выскакиваю на крыльцо. Соня шмыгает, всхлипывает и готова вот-вот разреветься.

— Тише, моя милая, тише…

Спускаюсь по мраморным ступеням. Господи, я должна бежать. Хоть куда-нибудь. Меня опять накрывают вспышки паники, в которых я пробыла эти два дня. Я в клетке. С толстыми прутьями и замком, ключ от которого лежит в руке дяди, и мои попытки побега будут безуспешны. Я знаю это. Знаю. И нет никого, кто бы пришел и помог мне вырваться из плена, в котором я сойду с ума.

— Вика! — раздается голос мамы позади, а ко мне подскакивает Мария и мягко, но решительно забирает Соню.

— Нет… — я хочу кинуться на нее, но она ласково улыбается и касается щеки теплой ладонью.

— Все хорошо, — шепчет она. — Я ее успокою и верну. Верну, Виктория. Все хорошо.

Я выныриваю из дурмана страха. Соня заливается криками и рыданиями. Я судорожно выдыхаю, и Мария медленно пятится, укачивая мою дочь, визги которой я не услышала, и скрывается в тенях небольшой и уютной кипарисовой аллейке, напевая простую, но нежную мелодию.

— Вика! — ко мне спешно и на цыпочках бежит мама. — Постой!

11. Глава 11. Я в аду, мама

— Оставь меня, — шепчу я.

— Да что с тобой?

— Со мной? — я сглатываю и смеюсь. — Со мной? Я в аду, мама. В самом настоящем аду. У него любовница, он не ночует дома, а после своей шлюхи, — делаю к ней шаг, — лезет ко мне с поцелуями. Что со мной не так? Даже не знаю, мама.

— Возьми себя в руки, — стискивает мои плечи и мягко встряхивает, сердито прищурившись.

— Ну да, — хмыкаю я. — Ты же сама была и есть любовница. Тебе вся эта грязь понятна и близка к сердцу. И каково это? И как долго ты была на вторых ролях? До смерти отца вы уже прятались по углам?