- Вспомни, как она вела себя хотя бы вчера. Она всегда желала ему смерти!

- Мам, - решаю спросить. – У отца были враги?

Она замирает, не сводя с меня взгляда.

- Что за странный вопрос?

- Просто ответь. Ты же была его правой рукой. Не только любимой женщиной, но и личным помощником.

Отчего-то её лицо вздрагивает, будто он внешнего воздействия или неприятного слова, или мне вообще показалось.

- Он сделал себя с нуля, Юль. Муками выгрыз компанию, и ты даже не представляешь, чего ему это стоило. Конечно, были конкуренты. У кого их нет. Но после одного из покушений, он перестал говорить об этом. А в последнее время он отдалил меня от дел. Я слишком близко принимала к сердцу такие моменты.

Слишком близко? Да я бы с ума сошла. Вспоминаю Захара, качая головой. Теперь пусть о нём переживает кто-то другой.

- Мне кажется, его убили, - делюсь подозрениями.

- Кого?

Она отчего-то слишком напрягается, словно у неё за спиной стоит человек с пистолетом. И это видно по мимике и мышцам шеи.

- Отца.

- Не говори глупостей, - отворачивается, не желая продолжать зрительный контакт, и обхватывает себя руками, словно замёрзла.

- Ты боишься? – догадываюсь. – Мам! Ты что-то знаешь, потому боишься? Тебе кто-то угрожал?!

- Никакого криминала, Юля. Всё слишком прозаично – возраст. Я много раз просила его сходить к врачам, но ты же знаешь своего отца. Упёртый, как, - она не продолжает, хотя я прекрасно понимаю, какое там слово дальше. Но о мёртвых или хорошо, или ничего. И она вовремя останавливается.

Поднимает руку к лицу, и я понимаю, что мимолётно смахивает слезу, чтобы не показывать мне, что плачет.

Венок валяется в паре метров, отброшенный её ногой, и я подхожу, укладывая оба букета на могилу поверх вчерашних.

- Мам, - обнимаю её, как она меня в детстве. Сейчас уже мой рост выше, и подбородок укладывается на родную макушку. – Не бойся. Я рядом. У меня есть деньги и связи, - с последним немного привираю, - я смогу тебя защитить.

- От чего? – слегка поворачивает голову в мою сторону. – От возраста нет защиты. Организм стареет, органы изнашиваются.

Она гнёт свою линию, только отчего-то мне кажется, словно она что-то не договаривает. Или же у меня просто паранойя на фоне происходящего.

- Обещай, что не станешь забивать голову глупостями, - поворачивается ко мне, поправляя волосы. – Что, наконец, станешь мамой, - это слово из её уст такое ласковое и нежное, что в носу начинает свербить. – Вам не приходил ответ?

Качаю головой, потому что кажется, как только скажу хотя бы короткое «нет», тут же разревусь.

- Ну ничего, скоро, - обещает, по-доброму прохаживаясь по моему лицу. – Мне нравится Анечка. Уверена, она станет твоим счастьем.

Мы стоим на кладбище с глазами, полными слёз, только оплакиваем не отца. А каждый что-то своё.

Ну скажи ей уже, скажи! Требует внутренний голос. Про Гущина! А кто-то более разумный уверяет, что сперва следует дождаться звонка от дяди Жени, который обязательно хоть что-то придумает. И я молчу…

Знать бы, где верное решение, так можно и не молчать.

- Я её засужу, - вспоминает о венке мать и оглядывается в поисках камер. – Идём, - зовёт за собой, отправляясь к сторожу, который просто обязан знать ответ на вопрос: кто притащил это на кладбище.

Для ускорения мать решает дать денег, но снова нет налички. Лезу в карман, укладывая перед мужчиной синюю купюру. Он тут же накрывает её рукой, делая вид, что её там и не было, а я вспоминаю Вицина в «Джентльменах удачи».

Мы проматываем запись в ускоренном режиме, и удаётся выяснить несколько вещей. Берта была лишь со всеми прощавшимися, вечером приезжал Макс с бутылкой и что-то кричал, размахивая руками и пиная землю, а венок появился только утром. И я, округлив глаза, с испугом смотрю на человека, который его несёт.