— Элис. То есть, пока никак. Это мое старое имя, а новое я еще не заслужила.

— Без твоих слов понял, что не заслужила. Иначе бы не было того блеска в глазах, что я вижу. Таких как ты, я особенно люблю. Хрупкое тело, нежные черты лица. Даже твоя мальчишеская прическа тебя не портит. Хотя я бы предпочел длинные золотые кудри… Проклятье… Старая карга наплела мне, что в этот раз привезли только беззубых куртизанок из порта и лишь парочку сностных девок. Ты же похожа на маленькую сладкую фею. Знаешь, а я сегодня же сочиню про тебя стихотворение… Это будет славно! Знаешь, говорят мне это не по чину. Да и если бы кто-то узнал, что я сочиняю стихи про шлюх, меня бы расстригли и пустили по миру оскопленного и посрамленного. Слеза, видишьш ли, из трех капель на нашей эмблеме мне ближе всех. Наверное поэтому меня все время тянет рифмовать. Иногда сижу и рифмую пол ночи, а наутро встаю с разбитой головой. И стихи у меня получаются, до боли слезливые. Особенно после того, как весь день работаю на допросе с каким-нибудь грешником. Вот скажем вчера, придумал стихотворение. Хочешь послушать?

Говоря это, он берет меня за руку и ведет в кабинет настоятельницы Крессиды. Я не слушаю его и лишь лихорадочно обдумываю, что мне делать. Стоит ли мне кричать, что есть сил, или наоборот нужно поддаться, подыграть ему… Поддержать странный разговор, что он затеял.

— Ну так что? Хочешь? — спрашивает он, закрывая дверь.

Только теперь я осознаю, что здесь я одна, с этим человеком, наедине, и он может делать со мной все, что ему угодно.

Я кошусь на приоткрытое окно, лихорадочно прикидывая, упаду ли я в воду, или на камни, если прямо сейчас выпрыгну. В голове шумит сердцебиение и горло сдавливает от страха.

— Мы же договорились с тобой, что ты не будешь бегать, а я не буду тебя держать, — перехватывает он мой взгляд. — Если ты сиганешь отсюда, это будет очень некрасивое окончание нашего разговора. И очень плохое начало для нашего знакомства.

— Не подходите ко мне, — говорю я сдавленно.

Он ухмыляется, оглаживает свою аккуратную бороду и усаживает свое мощное тело на плетеный стул настоятельницы Крессиды, который жалобно хрустит под его немалым весом.

— Чего они наплели тебе про меня? — спрашивает он, небрежно читая бумаги на столе настоятельницы.

— Ничего конкретного, — говорю я, невероятным усилием сделав вдох.

— Почему тогда ты трясешься, словно увидела смерть?

— Потому что мне страшно, — говорю я то, что думаю.

— Знаешь что будет завтра? — спрашивает он и тон его меняется с дружелюбно шутливого, на серьезный и холодный.

— Нет.

— Завтра ты умрешь, — говорит он и от его голоса, словно бы коркой льда покрывается мое сердце.

Я пытаюсь вдохнуть, но не могу, лишь хватаю ртом воздух, как рыба выброшенная на берег.

— Хочешь умереть? — спрашивает он и вся комната словно бы подергивается инеем.

Он берет со стола нож и ставит его острием на стол, а затем начинает крутить, придерживая пальцем.

Я смотрю на крутящийся нож и чувствую тошноту, подступающую к горлу.

— Не хочу, — нахожу я силы простонать еле слышно.

А в голове только образы моих дочерей, неужели они никогда не увидят меня?

— Тогда делай то, что я прикажу, — ледяным тоном говорит инквизитор, и подхватывает нож одновременно вставая на ноги.

— Что делать? — непослушными губами шепчу я.

— Снимай одежду.