– А молодой господин отобедал? – продолжала переживать тетя Вася.

– Изволил лишь крендельками угоститься.

– Бедный мальчик, совсем исхудает, а коли жирка не будет – зимой опять болеть начнет.

До меня с некоторой задержкой дошел смысл сказанных слов: у Дарена есть ребенок. Это причинило мне даже больше боли, чем случайно уведенная сцена в кафе, которая немного поблекла в памяти из-за последних ярких впечатлений. Ребенок словно делал Дарена в разы ближе к другой женщине. Это выбивало почву из-под ног, заставляло мою душу раскалываться на кусочки.

– Еля, ты чего бледная такая? Опять поплохело? Ты случаем не нагуляла себе проблем-то? – раздался голос кухарки над ухом, от чего я вздрогнула.

– Что? – растерянно посмотрела на женщину.

– Да когда ж ей гулялять-то? Из кухни почти не выходит. – вступилась за мою честь Маришка. – Может с животом плохо? Оно всяко бывает. Помню, я с братом слив зеленых наелась, да так потом мучалась, как есть, думала, помру!

– Так у нас тут и слив зеленых взяться неоткуда!

– Ну это я для примеру. Еля-то может, чем другим потравилась.

– Ох, ну и глупые вы у меня девки! Иди уж, приляг, до ужина время есть.

– Я лучше выйду, подышу.

– Ну иди-иди. Только долго не загуливай.

Я быстро преодолела уже знакомый коридор и оказалась на хозяйственном дворе. Светившее солнце казалось мне насмешкой, а летающие высоко в небе ласточки вызывали раздражение. Почему я не вижу сон про Дюймовочку? Почему эти ласточки летают там в вышине, занимаясь своими делами вместо того, чтобы отвезти меня в далекую южную страну к прекрасному принцу, который никогда меня не придаст и не причинит боли? Чувство несправедливости и обиды сдавливало грудь. Я быстро миновала двор, почти пробежала мимо скотного двора, располагавшегося подальше от имения, что бы шум и запахи не мешали хозяевам, и оказалась в бескрайнем поле, где колосилась еще зеленая тяжелая рож, а между колосьев росли васильки и ромашки. Отчего все вокруг, словно издевалось надо мной своей красотою? Я устало опустилась на колени и заплакала, мне было горько от того, что мир так красив, а человеческая душа столь уродлива и лжива. Мне, вдруг, стало жаль и этот василек, и ромашку, которых никто не оценит, не поймет их простой и искренней красоты, их воли к жизни и любви к солнцу. Я чувствовала себя таким же луговым цветком, который любил и доверял своему солнцу, но однажды его просто скосили, не за что, бросили как ненужный сорняк, растоптав нежные лепестки. Почему? За что? Что я сделала тебе, Дарен?

Я горевала, глотая горькие слезы, обхватив себя руками, покачиваясь, словно баюкая свою боль, застрявшую занозой глубоко в сердце. Когда приступ жалости к себе немного прошел, я легла, прижав колени к груди, наблюдая, как муравей ползет по стебельку, как маленькая голубая бабочка длинным хоботком ищет нектар в желтой тычинки ромашки, я прислушивалась к такому летнему и мелодичному стрекоту кузнечиков. Мне становилось легче от того, что жизнь вокруг продолжается не смотря на мою боль и вопреки ей. Я даже не заметила момента, когда мои веки отяжелели и я уснула.

Проснулась я от острого чувства реальности. Солнце почти село за горизонтом, по щеке полз муравей и становилось ощутимо зябко. Я села, ясно и окончательно осознав, что все это – не сон. Я нахожусь в какой-то иной реальности и как выбраться от сюда не имею ни малейшего представления. Скорее всего, я расшибла голову о кухонный пол и в моем мире меня больше нет. Мне ясно представилось, как вечером Дарен пришел домой, позвал меня, удивляясь, что везде темно, потом шагнул на кухню. Возможно, он даже споткнулся о мои ноги, прежде чем успел включить свет. А щелкнув выключателем он увидел бледное лицо и застывшую лужу крови. Он наклоняется ко мне, пытаясь прощупать пульс, второй рукой набирая скорую в телефоне. Но приехавшим врачам не остается ничего другого, кроме как накрыть мое тело простынкой и констатировать смерть.