Затем, бизнес Богдана пошел в гору. Круг рукопожатости ширился и возможности с ними росли в геометрической прогрессии. Чем больше денег становилось, тем больше отдалялся от Дарьи муж. Она должна была меняться вместе с ним: неискренние улыбки, нужные знакомства, терпеть тех, кто выгоден… И совершенно не важно, нравится тебе этот человек или нет, что у него за душой. Циничный фарс.

Даша отступила назад. Сначала за его спину, потом и совсем махнула рукой: «Мне не интересно. Не комфортно. Я не могу с их расфуфыренными женами часами говорить о курортах, трендах, о подтяжках». Дарья не хотела стать дорогим, ухоженным, бесполезным аксессуаром успешного мужчины. Не ее.

Получается, что Богдан нашел ту, что соответствует всем требованиям.

А как же чувства? Тонкая нить, что их соединяла? Неразличимые границы отношений: вступил за порог дома и вот ты весь здесь — семейный, добрый отец, любящий муж, знающий насколько важны нежные прикосновения, когда она укачивала их детей, готовила им завтраки, обеды и ужины. Тот, кто будет слушать вечерами винил на старом дедовском патефоне под шерстяным пледом на двоих. Державшись за руки смотреть хороший фильм… Есть виноград из ее рук, слизывая сок с пальчиков. Осторожно повернуться, чтобы посмотреть не видят ли дети и пощупать грудь. Многообещающе хмыкнуть, что пора бы и в кровать переместиться.

Богдан может без этого?

Как ни была зла на мужа брошенная, отверженная женщина, она его пожалела. Ведь ее бывший мужчина всего доброго и настоящего лишился. Парадокс? Но, Даша его жалела. Память об их отношениях так просто не выкинуть. Можно заменить. Можно включить самообман. Но, однажды наступит прозрение. И хорошо, если не наступит на горло. Пусть пока помечтает, что он пуп Господень, оплот земли, Титан, мать его, вершитель судеб…

Ровный стук колес. Простые люди. Дети кричат.

Ребенок всегда кричит только об одном, чтобы его услышали, обратили внимание. И мелкий капризуля не всегда может сказать, что он хочет: пить, есть, в туалет. Жарко, холодно или просто обидно.

Раньше Дарья чутко угадывала своих сыновей, распахивая объятия. Чем старше они становились, тем меньше нужны были ее нежности.

«Фу, мам. Вдруг, увидят. Перестань меня тискать» — заявил тринадцатилетний Никита. Петр ему поддакнул, хотя стеснялся сказать, что совсем не против материнских обнимашек. Наверное, тогда она и уступила. Выпустила своих птенцов в полет. С тревогой наблюдала, чтобы они не расшиблись в своей взрослости и самостоятельности. Бежала по первому зову.

Сглотнув горечь, она смахнула слезу со щеки. Поежилась, будто холодно даже в пальто при двадцати градусах тепла в салоне. Накинь на нее десять шуб — не согреться. Ощущения, как на операционном столе под тонкой простынкой, когда ей убирали грыжу. Руки ледяные. Онемевшие.

Никто не обращал внимания на бледную женщину, прислонившуюся головой в стекло окна.

Все чаще за окном встречались деревни и маленькие станции. Запорошенный лес с густыми елями и голыми березами тек сплошной линией.

Бедное сердце отпускало натянутую нить до предела, которая тянула назад…

Равнодушный электронный голос объявлял остановки. Сколько Даша так ехала. Час? Больше? Она физически ощутила, что внутри что-то лопнуло, оборвалось с треском. Подхватив чемодан, женщина пошла на выход, не расслышав название населенного пункта. Дверь «Ласточки» запиликала, выпуская ее в холод узкого перрона. Несколько пассажиров выкинуло из других вагонов.

Дарья стояла, оглядывалась. Электричка, подняв небольшую пургу, умчалась вдаль, оставив ее в незнакомом месте.