— Нет, соседка. Она мне комнату свою сдает. На пенсию сейчас не прожить. Так чего тебе?

Стоит передо мной в коротеньком халатике на запах. Нежно розовый с какими-то цветочками. И этот цвет Ирме вообще не идет. Непохожа она на мягкую нежную фиалку. Такая в обиду себя не дает.

— Не хочешь узнать, как я тебя нашел? — уточняю, удивляясь ее спокойствию. Стою в коридоре как идиот.

— А ты, наверное, с удовольствием это расскажешь за чашкой чая?

— Нет. Даю тебе время одеться и буду ждать внизу. Продолжим наше общение у меня дома.

— Ты нормальный? Я даже имени твоего не знаю! — ругается, но вспоминает, что Баба Люда спит. Осекается и оглядывается.

— Медведев Андрей Игнатьевич, — представляюсь сходу. — Что еще тебе нужно знать?

Она усмехается, но тут же принимает серьезный вид.

— Ничего. Я не хочу тебя знать! — отходит от меня, нервничает.

— Да? Что-то на заднем сиденье у меня в машине мне показалось иначе, — ловлю ее за талию и притягиваю к себе. Она охает. Близость наших тел дурманит меня. Ловлю стояк мгновенный. Просто смотрю в ее бирюзовые — да-да, невероятные, глаза, и тону. Вот прям так в халате готов схватить ее и утащить.

— Медведь неотесанный! — шипит на меня, но держится за мою шею.

— Стрекоза драная! — вторю ей. Хочу ее целовать и упоительно трахать весь оставшийся вечер. Знаю, что если сорвусь, Баба Люда станет свидетелем сцены похлеще чем на порнхабе. — Терять тебе нечего. Переезжаешь ко мне.

И тут я с себя до конца шалею. Ни разу никогда в моем доме не было женщин. Ни с кем не жил, никого не водил к себе. А тут вот встретил на дороге безумную, и сразу же тащу в свою берлогу. Так и называю свой дом, потому что там тихо, спокойно и меня никто не беспокоит. Ирму там поселить — идея катастрофическая. Но хочу. Да!

— А? Что еще сделать?

— Ничего. Деньгами не обижу. Трахаться тебе нравится. Подружимся.

Моргает несколько раз. А чего стесняться? С деньгами у нее явный напряг. Даже квартиру снять не может. На ржавом ведре ездит. И ноги раздвинула передо мной слишком охотно. Хоть и устроила концерт со своим побегом — чтобы я ее поискал, как охотник добычу. Знаю я эту бабскую натуру.

— Иди ка ты нахер, Медведь Игнатьевич! — и со всей дури бьет ладонью мне по лицу.

Во мне все что могло — все упало. Всмысле?

Стою, злюсь, пыхчу. Сейчас сожру ее! Свяжу ее и все равно перевезу к себе!

— Бабки свои себе в жопу засунь!

Опять она про жопу. Что ж за рот у нее такой поганый. Злится на меня. Лицо румяное, волосы ее волнистые каштановые топорщатся в разные стороны. Мои ладони помнят их мягкость и норов.

Мой гнев улетучивается. Смеюсь, отпуская Ирму.

Не нужны этой девочке бабки. Гордячка! По-настоящему злится. Уф… Еще больше хочу ее, сил никаких нет!

Но я накосячил. Знатно. Привык я, что женщины раздеваются передо мной стоит только пальчиком поманить и хрустящие купюрки подкинуть. А Ирма не из этих.

Как теперь ее доверие вернуть — уму непостижимо. Придется поднапрячься.

Хочу ли этого? Не знаю. Но Ирма моя выталкивает меня за свою консервную дверь, а я стою, смотрю на лестничный пролет и думаю, что эта Стрекоза определенно скрасит мою серую жизнь. Осталось ее поймать!

6. 3.1 Кто такая Ирма? 

Воскресенье проходит у меня в страшном напряжении. Я хочу вернуться за своей машиной в автосервис, но очень удивляюсь, обнаружив ее на стоянке возле дома. А я уже деньги перевела с накопительного счета на карту…

Я живу скромно. Оплачиваю коммуналку Бабе Люде и ухаживаю за ней. Бедняжка осталась в Красноярске одна. Дети и внуки уехали в Питер, но исправно высылают ей деньги, которых ей едва хватает на еду и я, что говорить, сама все закупаю для нас обеих. Но пирожки Бабы Люды с капустой — это нечто! А борщ! Ух. Она и меня научила готовить.