– Что это брат говорит: вы разорены? Он проиграл? Как такое могло статься?!
Вера Павловна захлопала глазами и закатилась своим резким смехом, который всегда шокировал несколько чопорную и очень сдержанную старушку.
– А ты ему и веришь, мать моя? Или до сих пор не научилась понимать своего любезного братца? Врет он все, ничуть не разорены. Проиграл он – это верно… и вот с тех пор дурь на себя напустил, представляется разоренным, перед всеми хнычет… Рехнулся он совсем, мать моя, вот что…
Старушка-графиня, хотя и знала за своим братом всякие чудачества, но все же не могла прийти в себя от изумления.
А Вера Павловна продолжала:
– Гляди, каким нищим вырядился… Поверишь ли, ведь в город нарочно ездил придумывать себе такую одежду, у старьевщиков шубу купил…
– Фи! – с невольным отвращением воскликнула старушка. – Неужто ему самому не противно?
– А это ты его самого и спроси… И ведь все почему? Мне на смех! Я ведь хотела одна сюда приехать, порядочно устроиться, взять Машу, повеселить ее… Ему смерть не хотелось из деревни. А как узнал: нет, говорит, я поеду. Ну вот и приехали, вот и устроились, видишь, как по-барски!
– Да ведь он и впрямь сумасшедший?
– А то нет!..
– Как же ты-то, сестрица, допускаешь это?
Вера Павловна опять закатилась смехом.
– А мне что, пускай себе потешается. Эх, матушка, надоело мне все хуже горькой редьки, а пуще всего Петербург ваш – терпеть его не могу, вот возьму да и уеду опять в деревню, а за мной и он потащится и дела все забудет…
– Как же Мари?
– Маша-то – да я уж и не знаю… как ты рассудишь, сестрица?..
Тетушка задумалась…
– Незачем вам было и приезжать, – проговорила она.
– Слова твои верны, мать моя, незачем – и я говорю, незачем было приезжать сюда…
Тетушка уехала, повторяя: «Да ведь это сумасшедший дом, сумасшедший дом!»
Но тут было, пожалуй, еще хуже, чем сумасшествие.
Граф Натасов смолоду ничем не отличался от людей его звания. Служил он в гвардии, кутил напропалую. Затем, рано лишившись родителей, вышел в отставку и приехал в свое наследственное имение. Объездив соседей, он встретился с Верой Павловной. Она считалась одной из самых богатых невест той местности, собой была нехороша, но зато бойка, за словом в карман не лезла, хохотала без устали, не чинилась с молодежью. А молодому графу чуть не с первого раза объявила, что он ей нравится.
Между ними внезапно установились какие-то шумные школьнические отношения. Они бегали, гонялись друг за другом.
Дело было летом, он наезжал часто, по соседству. И вот в один прекрасный день чересчур долго пробегали они в парке, ловя друг друга, даже к обеду опоздали; наконец вернулись с очень странными и смущенными лицами.
После обеда граф просил руки Веры Павловны и получил ее.
Свадьбу устроили очень скоро. Да что-то уж чересчур скоро прошел и медовый месяц. Всем было видно, что молодые живут неладно друг с другом. И, действительно, чуть ли не на другой день после свадьбы они оба поняли, что неизвестно зачем сошлись, зачем женились, зачем связали свою судьбу навеки. Но оба не возвращались к прошлому. Оба знали, что цепи, их связывавшие, нерасторжимы: муж и жена – и конец, и нечего говорить об этом!
Они возненавидели друг друга самым откровенным образом, и чем дольше жили вместе, тем более усиливалась эта ненависть. Однако она все же была какая-то странная, она не мешала им чуть не ежегодно производить на свет детей, жить в одном доме, наконец, она сделалась почти единственным содержанием их жизни, единственным занятием.
Они оба изощрялись всячески делать друг другу неприятности, воевать. Посторонних в свои отношения они не вмешивали и, насколько возможно, соблюдали приличия. Собиравшиеся у них в деревне и в Москве гости могли только заметить, что они никогда не глядят друг на друга и не разговаривают между собою. И при посторонних и наедине они обращались друг к другу не иначе как «вы – граф» и «вы – графиня» и часто заканчивали какое-нибудь неизбежное хозяйственное объяснение такими комплиментами: «Позвольте вам заметить, граф, что я даже и от вас не ожидала такой глупости!» – обдавая супруга язвительной усмешкой говорила графиня.