Заслышав шаги на веранде большого дома, Бабалачи поднял голову, тень задумчивости на его лице улетучилась, и оно приобрело выражение зоркой настороженности. По наклонной доске во двор спускался Виллемс. Свет внутри дома проникал наружу через щели между неплотно пригнанными досками, и в освещенном дверном проеме появился силуэт Аиссы. Она тоже спустилась в ночь за порогом и растворилась в темноте. Бабалачи, гадая, куда она могла пойти, на минуту забыл о Виллемсе. Когда грубый голос европейца раздался прямо у него над головой, Бабалачи подскочил от неожиданности, словно подброшенный кверху мощной пружиной.

– Где Абдулла?

Бабалачи махнул рукой на хижину и внимательно прислушался. Умолкнувшие было голоса возобновили беседу. Он искоса глянул на Виллемса, чьи нечеткие очертания маячили в слабом мерцании затухающих углей.

– Разожги костер, – отрывисто сказал тот. – Я хочу видеть твое лицо.

Бабалачи послушно подкинул на угли сухого хвороста из приготовленной кучи, при этом не спуская глаз с европейца. Выпрямляясь, он невольно тронул рукоять криса, спрятанного на левом боку в складках саронга, стараясь в то же время сохранять беспечный вид под злым взглядом Виллемса.

– Ты в добром здравии, да славится аллах? – пробормотал малаец.

– Да! – неожиданно громко гаркнул Виллемс, отчего Бабалачи нервно вздрогнул. – Да! Здоров! Ты…

Он обошел вокруг костра и обеими руками схватил малайца за плечи. Бабалачи позволил раз-другой встряхнуть себя, сохраняя на лице все то же безмятежное выражение, с которым мечтательно смотрел на угли. Злобно тряхнув его напоследок еще раз, Виллемс неожиданно разжал пальцы и, отвернувшись, вытянул руки над костром. Бабалачи попятился, чтобы не потерять равновесие, выпрямился и расправил плечи.

– Ай-я-яй, – с упреком поцокал он языком и, немного помолчав, с подчеркнутым восхищением добавил: – Какой мужчина! Какой сильный мужчина! Такой горы свернет! Горы! – закончил он с благоговейным трепетом.

Задержав взгляд на широкой спине Виллемса, он сказал ей, заговорщицки понизив голос:

– За что ты на меня сердишься? На меня, кто желает тебе блага? Разве я не приютил ее в своем доме? Да, туан! Это мой дом. Я отдам его тебе, не требуя какой-либо мзды, потому что ей нужна крыша над головой. Вы оба можете здесь жить. Кому дано угадать, о чем думает женщина? И какая женщина! Если она решила покинуть свое прежнее место, кто я такой, чтобы ей запрещать? Я всего лишь слуга Омара. Вот я и сказал: «Возьми мой дом, наполни радостью мое сердце». Разве я неправильно поступил?

– Я вот тебе что скажу, – ответил Виллемс, не оборачиваясь. – Если ей вздумается покинуть и это место, то ответишь за это ты. Я сверну тебе шею.

– Когда сердце переполняет любовь, в нем не остается места для справедливости, – посетовал Бабалачи с прежним непоколебимым добродушием в голосе. – Зачем меня убивать? Ведь ты знаешь, туан, чего она хочет. Блестящего будущего, чего хотят все женщины. Тебя обидели и прогнали твои люди. Она это знает. Но ты храбр, ты силен, ты мужчина, и – я старше и вижу – она прибрала тебя к рукам. Таков удел сильных. К тому же она из знатной семьи и не может жить как рабыня. Ты познал ее, и теперь у нее в руках, как птица, попавшая в ловушку из-за своей силы. Поверь бывалому человеку: покорись, туан! Покорись! Не то…

Бабалачи многозначительно замолчал. Все еще по очереди грея ладони над огнем, не поворачивая головы, Виллемс грустно усмехнулся и спросил:

– Не то что?

– Она снова уйдет. Как знать? – закончил Бабалачи мягким вкрадчивым тоном.