– Ай-ва! И все же! – воскликнул он слабым голосом. – Ты хочешь, чтобы я тебя послушал, о Бабалачи! Предложил Абдулле поверить белому! Никак не возьму в толк. Я стар, слеп и слаб. И я не понимаю. Мне очень холодно, – продолжил Омар вполголоса, беспокойно поводя плечами. Помолчав немного, он опять бессвязно забормотал тихим шепотом: – Они ведьмины дети, а их отец – Сатана, побитый камнями. Ведьмины дети. Ведьмины дети. – Замолчав на время, старик окрепшим голосом произнес: – Сколько здесь белых людей, о лукавый?

– Их двое. И они передерутся, – с жаром ответил Бабалачи.

– А сколько останется после них? Сколько? Скажи, премудрый.

– Гибель врага – утешение для несчастных, – напыщенно заявил Бабалачи. – Белые есть на всех морях, лишь разум Всевышнего ведает, каково их число. Тебе же важно знать, что некоторым из них не поздоровится.

– Скажи мне, Бабалачи, они умрут? Оба? – заволновался Омар.

Аисса пошевелилась. Бабалачи предупредительно вскинул руку и уверенно ответил, глядя девушке прямо в глаза:

– Несомненно умрут.

– Ай-ва! Побыстрее бы! Чтобы я успел потрогать их застывшие лица, когда Аллах заберет их души.

– Если так определит их и твоя судьба, – немедленно ответил Бабалачи. – Слава Аллаху!

Омар скорчился в сильнейшем приступе кашля, раскачиваясь, кряхтя и охая. Бабалачи и Аисса молча ждали. Наконец старик в изнеможении прислонился к дереву.

– Я один, один, – запричитал он, шаря в воздухе дрожащими руками. – Есть кто-нибудь рядом? Есть здесь кто-нибудь? Мне страшно в этом незнакомом месте.

– Я рядом с тобой, о вождь отважных, – трогая его за плечо, произнес Бабалачи. – С тобой, как прежде, когда мы оба были молоды и наши руки еще держали оружие.

– Разве было такое время, Бабалачи? – с напором спросил Омар. – Я уже не помню. Умру, и рядом не будет никого, ни одного бесстрашного человека, кто бы вспомнил отцовскую удаль. Одна женщина осталась! Женщина! И та променяла меня на неверного пса. Как тяжела десница Милосердного на моем темени! О, горе мне! Позор!

Немного успокоившись, он тихо спросил:

– Солнце уже зашло, Бабалачи?

– Оно сейчас не выше самого высокого дерева, которое я отсюда вижу.

– Настал час молитвы. – Омар попытался подняться.

Бабалачи почтительно помог старику встать, и они медленно двинулись к хижине. Омар подождал снаружи, пока Бабалачи вытащит старый арабский молитвенный коврик. Водой из бронзового сосуда он совершил омовение рук старика и осторожно помог ему опуститься на колени, потому что многоуважаемый разбойник больше не мог стоять на слабых ногах. Омар пропел начальные строки молитвы, сделал первый поклон в сторону Мекки, Бабалачи тем временем бесшумно подошел к Аиссе, которая так и не сдвинулась с места.

Женщина твердо посмотрела на одноглазого мудреца: тот приближался неспешно, с крайне почтительным видом, – и некоторое время они молча смотрели друг на друга. Бабалачи как будто смутился. Резким, неожиданным движением Аисса взяла его за рукав, а другой рукой указала на низкий красный диск солнца, тускло мерцавший в вечернем тумане.

– Третий закат! Последний! А его как не было, так и нет, – прошептала она. – Что ты натворил, неверный? Что ты натворил?

– Я сдержал свое слово, – угрюмо пробормотал Бабалачи. – Сегодня утром Буланги взял каноэ, чтобы его разыскать. Буланги хоть и чужой, но наш друг, так что присмотрит за ним, не привлекая внимания. В третьем часу дня я отправил еще одно каноэ с четырьмя гребцами. Воистину человек, о котором ты тоскуешь, о, дочь Омара, способен вернуться, если захочет.