В одно непримечательное утро, спустя какое-то время после завтрака, решетчатая створка в конце коридора с лязгом отворилась, и тюремщик выкрикнул:

– Квакерши пришли! Приведите себя в порядок!

Эванджелина поискала глазами Олив и, завидев ее в паре шагов от себя, встретилась с подругой взглядом. Та указала на дверь камеры: «Давай сюда».

У входа в камеру материализовались три дамы в длинных серых накидках и белых чепцах, каждая держала в руках по большому мешку. Та, что стояла посередине, в простом черном платье и белом платочке, прикрытом накидкой, держалась прямее и увереннее двух своих товарок.

У нее были мутные голубые глаза, нетронутое румянами лицо и седые волосы, разделенные под чепцом аккуратным пробором. Она улыбнулась женщинам в камере с видом благожелательным и сдержанным. И тихим голосом произнесла:

– Приветствую вас, подруги!

Поразительно, но в помещении наступила тишина, прерываемая только кряхтеньем младенца.

– Меня зовут миссис Фрай. Сегодня меня сопровождают миссис Уоррен и миссис Фицпатрик. – Она поочередно кивнула влево и вправо. – Мы представляем здесь Общество содействия перевоспитанию женщин-заключенных.

Эванджелина подалась вперед, стараясь расслышать получше.

– Каждая из вас достойна прощения. Вы не обязаны вечно нести на себе пятна своих прегрешений. Можно решить отныне и впредь прожить свою жизнь с честью и достоинством. – Просунув два пальца сквозь стальную решетку, миссис Фрай дотронулась до руки молоденькой девушки, которая во все глаза смотрела на гостью. – Какая у тебя нужда?

Заключенная отпрянула: не привыкла, чтобы к ней обращались напрямую.

– Тебе бы хотелось новое платье?

Девушка кивнула.

– Есть ли сегодня здесь среди вас заблудшая душа, – продолжила миссис Фрай, указав подбородком на скопление женщин, – желающая спастись от греха и, таким образом, быть может, спастись от горя, от страданий? Не теряйте надежды, подруги. Вспомните слова Христа: «Отвори дверь в свое сердце, и я одолею то, что одолевало тебя»[11]. Если ты уповаешь на Господа, все тебе прощено будет.

Когда она договорила, стражник отпер дверь, и заключенные потеснились, чтобы освободить место. Войдя в камеру, квакерши стали раздавать овсяное печенье, доставая его из хлопкового мешка. Эванджелина взяла одно и надкусила. Пусть твердое и сухое, оно все равно было вкуснее всего того, что ей довелось съесть за много недель.

При помощи стражников миссис Фрай определила новеньких в камере и вручила каждой перевязанный бечевкой сверток. Вкладывая узел в руки Эванджелины, спросила:

– Давно ты здесь?

Девушка присела в скромном книксене.

– Почти три месяца, мэм.

Миссис Фрай склонила голову набок.

– А ты… образованная. И откуда-то… с юга?

– Из Танбридж-Уэллса. Отец служил там викарием.

– Понятно. Значит… тебя приговорили к ссылке?

– Да.

– На семь лет?

Эванджелина поморщилась.

– На четырнадцать.

Квакерша кивнула, как будто бы не удивившись.

– Что ж. На вид ты здорова. Плавание займет около четырех месяцев – будет непросто, но большинство его переживет. На место прибудешь в конце лета, у них это конец зимы. Так гораздо лучше, чем наоборот. – Она поджала губы. – Положа руку на сердце, я не уверена, что ссылка – это выход. Слишком много возможностей для злоупотреблений – слишком много путей, как мне видится, извратить систему. Но, коли уж так решили наверху… – Она пристально взглянула на собеседницу. – Позволь я задам тебе вопрос. Как ты думаешь, твой отец одобрил бы, – она махнула рукой в направлении живота Эванджелины, – это?

Эванджелина вспыхнула.