Поэтому сейчас у Бенда интересно читать не инвективы против тех, кто предал идеалы, а рассуждения о самих этих идеалах, об их отличии от идеалов «мирян». Истинный интеллектуал – плохой патриот. «Я готов признать, что именно слепой патриотизм делает нации сильными. Патриотизм Фенелона или Ренана не тот, что укрепляет империи. Остается решить, призваны ли интеллектуалы укреплять империи». Интеллектуал любит людей лишь абстрактно. Гуманизм – «это чистая страсть ума, не предполагающая никакой земной любви; нетрудно помыслить существо, углубляющееся в понятие „человеческое“ и не имеющее ни малейшего желания лицезреть человека; такую форму принимает любовь к человечеству у великих аристократов духа – у Эразма, Мальбранша, Спинозы, Гете, людей, вероятно мало расположенных бросаться в объятия ближнего»; а любовь к конкретным людям – это «сердечная склонность и как таковая свойство плебейских душ; оно ясно обозначается у моралистов в ту эпоху, когда высокий интеллектуализм сменяется у них сентиментальной экзальтацией, то есть в XVIII веке, особенно у Дидро, и достигает апогея в XIX веке в творчестве Мишле, Прюдона, Роллана». Мужество – высшая добродетель для поэтов и полководцев, а «люди духовные, от Сократа до Ренана, считают мужество добродетелью, но лишь второго плана».

Все это звучит непривычно, потому что все интеллектуалы давно говорят и думают на языке земного реализма. Предательство интеллектуалов не в смысле служения злу, а в смысле служения обществу давно стало банальным фактом. Современный интеллектуал, в отличие от героев Бенда, не говорит: «Я плохой патриот, плохой защитник любого общего дела», а говорит: «Я самый умный и проницательный патриот, самый умный защитник общего дела и т. д.». Если его не любят, то лишь за то, что он видит и понимает больше, за то, что говорит неприятную правду беспечным, как дети, обычным людям.

А у Бенда интеллектуал не может угодить обществу не потому, что говорит ему горькую правду, а потому, что у него иные, чем у «мирян», ценности. «Отсутствие практической ценности и составляет величие его учения, а для процветания царств мира сего хороша мораль Цезаря, а не наука. За это интеллектуала распинают, но чтят, и слово его остается в людской памяти». Эти слова звучат старомодно и именно поэтому полезны как некоторый ориентир.

август 2009

Авторитет Умберто Эко в России раз и навсегда обеспечен невероятным впечатлением, которое когда-то произвели на читателей роман «Имя розы» (вышедший по-русски в 1988 году) и «Заметки на полях „Имени розы“». Они стали для нас каким-то откровением постмодернизма. С тех пор авторитет Эко у нас незыблем, причем во всех ролях: романиста, медиевиста, семиотика, философа, культуролога. Поэтому даже самые сухие его книжки – «Эволюция средневековой эстетики» или эссе о переводе – раскупаются мгновенно.

В вышедшей только что книге «Полный назад!» («Эксмо», перевод Елены Костюкович, без которой мы бы никогда не полюбили прозу Эко так сильно) собраны статьи и эссе, написанные Эко с 2000 по 2005 год, – по большей части его колонки и статьи в умеренно левых изданиях – журнале Espresso и газете Repubblica.

Когда он говорит в качестве видного европейского интеллектуала, то есть когда важна не оригинальность идей, а авторитет говорящего (например, в статьях о единой Европе или современном понимании войны), то постороннему, не европейцу, это довольно скучно. Тем более что от Эко никогда не услышишь настоящего парадокса, вроде «войны в Заливе не было» Бодрийяра.