– Кто это?

– Это? Это мистер Дэн Коди, старик.

Имя это показалось мне знакомым.

– Его уже нет в живых; когда-то, много лет назад, он был моим лучшим другом.

На бюро стояла маленькая фотография Гэтсби, тоже в яхтенном костюме, в вызывающей позе с запрокинутой назад головой; сделана она была, очевидно, когда ему было около восемнадцати лет.

– Я обожаю эту фотографию, – воскликнула Дэйзи. – Помпадур! Ты никогда не говорил мне, что носил прическу в стиле помпадур, и о яхте тоже ничего не рассказывал.

– А вот, взгляни на это, – быстро сказал Гэтсби. – Это все вырезки из газет, и все они о тебе.

Они стояли друг возле друга, рассматривая вырезки. Я хотел было попросить показать рубины, когда зазвонил телефон, и Гэтсби снял трубку.

– Да… Знаешь, я не могу сейчас говорить… я не могу сейчас говорить, старик… Я сказал – маленький город… Он должен знать, какой это маленький город… Ну, тогда он нам не подходит, если Детройт по его мнению – маленький город…

Он повесил трубку.

– Подойди сюда, быстро! – крикнула Дэйзи, стоя у окна.

Дождь все еще продолжал идти, но небо уже прояснилось на западе, где над морем высилась золотисто-розовая масса пенистых облаков.

– Посмотри на этот вид, – прошептала она, и затем, через мгновение: – Я бы так хотела сейчас достать одну из этих розовых туч, посадить тебя на нее и покатать.

В тот момент я попытался было уйти, но они и слышать об этом не хотели; видимо, в моем присутствии они чувствовали себя более наедине, чем без него.

– Я знаю, что мы сделаем, – сказал Гэтсби. – Мы позовем Клипспрингера, чтобы он сыграл нам на фортепьяно.

С восклицанием «Эвинг!» он вышел из комнаты и вернулся через несколько минут в сопровождении смущенного, слегка усталого молодого человека в роговых очках и с редкими светлыми волосами. Теперь он уже был прилично одет в спортивную рубашку с расстегнутым воротником, кроссовки и брюки из парусины неопределенного цвета.

– Мы прервали ваши упражнения? – спросила вежливо Дэйзи.

– Я спал, – выпалил мистер Клипспрингер в сильном смущении. – То есть, я сначала спал, но потом проснулся…

– Клипспрингер играет на фортепьяно, – сказал Гэтсби, прервав его. – Не так ли, Эвинг, старик?

– Я играю плохо. Я не… я едва умею играть вообще. Я разучился иг…

– Пойдемте вниз, – прервал его Гэтсби. Он щелкнул выключателем. Серый свет из окон исчез, когда дом весь засиял светом изнутри.

В музыкальной комнате Гэтсби включил одинокую лампу возле пианино. Дрожащей рукой держа спичку, он зажег сигарету Дэйзи и сел с ней на диване в дальнем темном углу комнаты, где не было никакого света, кроме проникавшего в комнату сияния пола в холле.

Когда Клипспрингер окончил играть «Гнездо любви», он повернулся на стуле и стал растерянно во мраке искать глазами Гэтсби.

– Я разучился играть, как видите. Я говорил вам, что не умею играть. Я разучился иг…

– Не говори так много, старик, – скомандовал Гэтсби. – Играй!

За окнами шумел ветер, и вдоль Пролива вспыхивали тусклые проблески молнии. Все огни на Уэст-Эгге уже зажглись; электропоезда, везущие людей, пробирались сквозь дождь из Нью-Йорка, чтобы погрузить их в домашнюю атмосферу. Это был час глубокой перемены в ритме жизни людей, и в воздухе витало возбуждение

Когда я подошел к ним, чтобы попрощаться, я увидел, что растерянность вновь отразилась на лице Гэтсби, будто какое-то слабое сомнение закралось у него относительно истинности его нынешнего счастья. Ведь прошло уже почти пять лет! Наверняка были моменты даже в течение этого вечера, когда Дэйзи падала с пьедестала его мечты, и не по своей вине, а по причине колоссальной живучести его иллюзорной Дэйзи. Эта Дэйзи оторвалась от настоящей, оторвалась от всего на свете. Он предался созданию ее образа с какой-то творческой страстью, все время прибавляя к нему что-то, украшая его всяким ярким пером, какое приплывало к его берегу. Никакой огонь или свежесть чувств не может бросить вызов тому, что человек накапливает в своем полном призраков сердце.