Лукас не очень понимал, что производит фабрика. Саймон никогда об этом не рассказывал. Лукас воображал себе некое сокровище, живую драгоценность, шар зеленого огня, бесконечно дорогой, изготовление которого требовало беспредельных усилий. Непонятно, почему ему не приходило в голову расспросить об этом. Работа брата всегда представлялась Лукасу таинством, требующим уважительного к себе отношения.

– Вот, – сказал Джек, останавливаясь у одной из машин. – Здесь будешь работать.

– На ней работал мой брат.

– Да.

Лукас стоял перед машиной, которая забрала Саймона. Она представляла собой зубчатый барабан, вроде исполинского валика механического пианино, с насаженным на него широким ремнем с металлическими зажимами по краям.

Джек сказал:

– Тебе надо быть осторожнее, чем был твой брат.

По его голосу Лукас понял, что машина была не виновата. Он уставился на машину, как когда‐то уставился на гориллу в цирке Барнума. Она была громадной и невозмутимой. Она несла свой барабан, как улитка носит свою раковину – с неизъяснимой и неторопливой гордостью. И подобно улитке с ее раковиной, в нижней своей части машина жила более подвижной, более текучей жизнью. Под барабаном, который хватал своими квадратными зубьями крупицы оранжевого света, рядами располагались зажимы, бледная, голая на вид кожа ремня и тонкие трубки рычагов. На барабане лежала зыбкая черно-коричневая тень. Машина выглядела одновременно и грозной, и уязвимой. Она протягивала свой ремень как приглашение к взаимному великодушию.

Джек сказал:

– Вон Том Клер. – Он кивнул в сторону молодого мужчины, работавшего у соседней машины. – Складывает пластины в этот контейнер. Том, это Лукас, новенький.

Том Клер, остролицый и с баками, поднял голову.

– Сочувствую твоей потере, – сказал он.

Он, должно быть, видел, как машина сожрала Саймона. Тогда, может, это он виноват? Может, он должен был действовать быстрее, смелее?

– Спасибо, – ответил Лукас.

Джек достал из контейнера прямоугольный кусок железа размером с печную дверцу и положил на ремень.

– Прочно ее закрепляешь, – сказал он и приладил пластину под зажимы, их пришлось по три с каждой стороны. – Видишь линии на ремне?

Ремень был размечен белыми полосками, проведенными в нескольких дюймах от каждого зажима.

– Верхний край, – сказал Джек, – должен лежать ровно. Понимаешь? Точно по линии.

– Понимаю, – ответил Лукас.

– Когда ровно уложишь пластину и туго завинтишь зажимы, сначала тянешь этот рычаг.

Он потянул рычаг вправо от ремня. Барабан пробудился и со вздохом начал поворачиваться. Его зубья остановились в дюйме от пластины.

– Когда барабан провернется, тянешь за другой рычаг.

Он потянул второй рычаг, расположенный рядом с первым. Ремень медленно пополз. Лукас следил, как ремень несет железную пластину, пока та не наткнулась на зубья барабана. Зубья, впечатавшись в железо, издали такой звук, будто молотки ударили по непробиваемому стеклу.

– Теперь иди за мной.

Джек повел Лукаса к другой стороне машины, где из‐под барабана уже выползала пластина, вся испещренная неглубокими квадратными вмятинами.

– Когда она целиком появится, идешь назад и возвращаешь рычаги на место. Сначала второй, потом первый. Понятно?

– Да, – сказал Лукас.

Джек потянул рычаги и остановил машину – сначала ремень, затем барабан. Высвободил пластину из зажимов.

– Потом ты ее проверяешь, – сказал он. – Смотришь, чтобы все отпечатки были на месте. По четыре углубления поперек, по шесть вдоль. Все должны быть идеально ровными. Проверяй каждый квадратик. Это важно. Если что‐то не так, относишь пластину туда. – Он показал на другой конец цеха. – Уиллу О’Хара на переплавку. Если в чем‐то сомневаешься, даешь взглянуть Уиллу. Если доволен результатом и уверен, что отпечатки получились идеальные, несешь пластину вон туда, Дэну Хини. Вопросы есть?