Жизнь опять трудна, как у солдата.
Годы, вьюги, версты впереди…
Только верю все же, что когда-то
Встретится мне женщина в пути.
Из таких, что верности не губит,
Ни рубля не ищет, ни венца,
Кто, коли полюбит, то полюбит,
Только раз и только до конца.
Будет звездным глаз ее сияние,
И, невзгоды прошлого гоня,
В синий вечер нашего свидания
Мне она расскажет про меня.
– Как же ты всю жизнь мою измерила?
Ворожила? –
Улыбнется: – Нет,
Просто полюбила и поверила,
А для сердца – сердце не секрет!
И пойду я, тихий и торжественный,
Сквозь застывший тополиный строй.
Словно праздник, радостью расцвеченный,
Не постылый вновь и не чужой.
И, развеяв боль, как горький пепел,
Так скажу я той, что разлюбила:
– Нынче в мире женщину я встретил,
Что меня для счастья воскресила!
1958
Она была так хороша собой
Она была так хороша собой,
Что все мужчины с жаром каждый раз
Любой каприз, любой ее приказ
Бросались выполнять наперебой.
А время шло… Тускнел пожар волос.
Она ж не чтила никаких резонов.
И как-то раз, капризно сморщив нос,
Она сказала: – Я хочу пионов!
И вдруг удар: никто не встрепенулся,
На божество никто не поднял глаз.
И только муж пробормотал: – Сейчас. –
Пробормотал, а сам не шелохнулся…
Тогда ей было впору зарыдать.
Она была жалка в своих страданьях.
Как важно в жизни, помня о желаньях,
Возможностей своих не забывать!
1958
У киоска
Осень сдвинула седые
Брови над столицей.
В стекла голыми, худыми
Ветками стучится.
Сыплет дождь на тротуары,
Ветром рвет афиши,
Гонит воду вдоль бульваров,
Гнет листы на крышах.
Нету праздного народа –
Все куда-то мчатся.
Зябко… Скверная погода!
Фонари слезятся.
У газетного киоска
Мокрый весь, хоть выжми,
Кто-то курит папироску,
Тихий и недвижный.
Мчат трамваи с резким звоном,
Светофор мигает,
Ночь висит на ветках клена,
Город засыпает…
Он же от угла ни шагу
В сумраке осеннем.
Все на мокрого беднягу
Смотрят с удивленьем.
Что стоит он у киоска?
Чем он так расстроен?
Лишь один у перекрестка
Постовой спокоен.
Он-то видит, он-то знает,
Он осведомленный:
Так стоит и так вздыхает
Лишь один влюбленный!..
1958
«Люблю я собаку за верный нрав…»
Люблю я собаку за верный нрав.
За то, что, всю душу тебе отдав,
В голоде, в холоде или разлуке
Не лижет собака чужие руки.
У кошки-дуры характер иной.
Кошку погладить может любой.
Погладил – и кошка в то же мгновенье,
Мурлыча, прыгает на колени.
Выгнет спину, трется о руку,
Щурясь кокетливо и близоруко.
Кошке дешевая ласка не стыдна,
Глупое сердце недальновидно.
От ласки кошачьей душа не согрета.
За крохи немного дают взамен:
Едва лишь наскучит мурлыканье это –
Встанут и сбросят ее с колен.
Собаки умеют верно дружить,
Не то что кошки – лентяйки и дуры.
Так стоит ли, право, кошек любить
И тех, в ком живут кошачьи натуры?!
1958
Ручей
Ручеек протекал меж упругих корней,
Над водою березы качали ветвями.
Много славных девчат и веселых парней
Из поселка ходило сюда вечерами.
Приходили, чтоб шорох берез услыхать,
Чтоб сказать… Чтобы в самом заветном открыться.
В роще можно вдвоем до рассвета гулять,
А устав, у ручья посидеть и напиться.
Далеко, над лугами звенела гармонь,
Локон девичий в быстрой воде отражался.
Под тугую струю подставлялась ладонь,
А ручей все бежал по камням и смеялся…
Люди, месяц, деревья – тут все заодно.
У ручья все влюбленные пары встречались.
Даже те, что женатыми были давно,
Здесь как будто бы снова друг в друга влюблялись.
Я любил. Но мечте черноглазой моей
Я, робея, сказать о любви не решался.
Я, встречаясь, молчал. Я краснел до ушей.
Но однажды, вдруг сам испугавшись, признался.
Я сказал, что не знаю ни ночи, ни дня,
Что брожу постоянно за нею по следу