Условия предложенного Наполеоном договора были жесткими, мы должны были уступить Баварии Зальцбург и Тироль, Галисию отдать Польше, Восточную Галисию – России и большую часть Хорватии – Франции. И вот четыреста тысяч наших граждан, не говорящих ни на одном языке кроме немецкого, употребляющих только немецкую пищу и знающих только немецкие обычаи, за одну ночь превратились в подданных четырех разных стран. Зато оставшаяся часть королевства осталась нетронутой, и этим отец обязан князю Меттерниху. Говорят, мир не видывал другого такого дипломата. И что если бы не Меттерних, от великой империи Габсбургов-Лотарингских ничего бы не осталось.

После того как договор был подписан, я слышала перешептывание придворных: «Лучше быть уличным попрошайкой, нежели трусом». Они считали, что отец продал Адриатическое побережье за корону. Но ведь это не их мужья и сыновья гибли на фронте. И не они из месяца в месяц получали еженедельные списки погибших. Ужасные списки. А я получала. Я сидела там, в Государственном совете империи, поскольку после восшествия на престол Фердинанда мне предстоит сделаться его регентшей. Я понимаю, какую высокую цену затребовал с Австрии Наполеон. Но придворные словно забыли, на что способны французы. Забыли, как всего шестнадцать лет назад они обезглавили мою двоюродную бабушку, королеву Марию-Антуанетту.

Мало кто понимает истинную цену этот договора для моего отца, но Мария в числе этих немногих. Когда наполеоновские войска тринадцать лет назад вторглись в Италию, она была еще ребенком. Солдаты прошли по улицам, забирая все, на что ляжет глаз: кареты, виллы, дорогой фарфор, женщин. Ее отец, правитель герцогства Моденского, собрал всех домочадцев, и они бежали – кто в чем был. По прибытии в Австрию он сделался герцогом Брейсгауским. Но Мария так и не смогла забыть утраченного навсегда Милана, дома, где прошло ее детство, и ей нелегко далось подписание ее мужем Шенбруннского договора – для нее это было равносильно тому, чтобы заново пережить капитуляцию перед злейшим врагом своей семьи.

– А ты заметила, какой он коротышка? – спрашивает Мария, и я уже знаю привычное продолжение.

– Я его видела только издалека, – напоминаю я. Я отказалась присутствовать при подписании документа, уступающего часть империи врагу.

– Это просто карлик какой-то! Князь Меттерних говорит, во Франции недоброжелатели называют его Бубновым Королем, маленьким царьком, облаченным в красный бархат и меха. Да кто он вообще такой? – негодует Мария, повышая голос. – Откуда он взялся? Как подумаешь, что нам еще приходится ему кланяться! Корсиканец. Ты хоть знаешь, чем они на своей Корсике занимаются? – Ответа от меня она не ждет. – Отправляют родных дочерей в бордель зарабатывать деньги. Даже дворяне!

Не знаю, насколько это соответствует действительности, но Мария в этом убеждена.

– Достаточно взглянуть на его сестру Полину. – Она подается вперед, всякая живопись уже забыта. – Что это за женщина, что позирует скульптору нагишом? На-ги-шом!

Эта история вылилась в скандал европейского масштаба: дескать, французскому императору под силу командовать армией в триста тысяч человек, но только не своей родней. Сначала Жером Бонапарт выбрал жену вопреки воле брата и сбежал от его гнева в Америку. Затем Люсьен Бонапарт тоже женился без одобрения Наполеона. Теперь Полина бросила в Турине своего второго мужа и ведет в Париже такой образ жизни, какой простителен лишь незамужней женщине, да и то не всякой.

Это семейство не годится ни для какого престола. Я вспоминаю, на какие ежечасные жертвы шел мой отец, стремясь быть достойным представителем династии Габсбургов, пользующимся уважением подданных. Думаю о ночах, которые он провел без сна, наводя порядок в финансовых делах империи, о том, как он не позволял себе никаких фавориток в стремлении хранить супружескую верность, о его бдительном радении о государственной казне. Это неинтересная работа, в ней нет никакого блеска. Но народ – отражение своего монарха, и мы должны служить ему примером.