Олег с интересом поглядел на него:

– Ты кто? То «чокаешь», как сибиряк, то «хекаешь», как украинец, да еще и словечки украинские…

Павел хохотнул и произнес какую-то гортанную фразу.

– А это на каком? – спросил Олег.

– Это на афгани. Вернее, не на афгани, а так… – Павел смущенно хмыкнул и объяснил: – У меня врожденная способность к подражанию. Как у скворца или… попугая. Где живу, там и нахватываюсь – и словечек, и акцентов. Это абсолютным музыкальным слухом называется. А вообще я русский, просто вырос на Украине, в Николаеве, – знаешь такой город? Мой батька долго там служил. Он военный летчик у меня.

– Мой тоже летчиком был. Испытателем.

Они посмотрели друг на друга с откровенной симпатией.

На видавшем виды «козлике», близнеце того, на котором Олега подвез к Прокудину словоохотливый шофер, приехали в село, прошли в бревенчатый дом, добротный, но далеко не новый.

– Хозяйка моя на ферме, так что кормить я тебя сам буду, – сказал Павел, выставляя из холодильника тарелки с нарезанным розовым салом и деревенской колбасой. Задумчиво постоял и решительно захлопнул дверцу старенького «Минска».

– Ты извини, москвич, выпивать вечером будем, лады? У меня еще дела на ферме. А пока давай, чем богаты…

Павел, достав из печи чугунок, стал разливать по глубоким тарелкам щи. У Олега, ранним утром выпившего одинокую чашку холодной водицы – кофе-то он Марине Карповне подарил! – аж голова закружилась.

– Ух как пахнет! А я только вчера впервые увидел русскую печь. И еду из нее впервые попробовал.

Павел взглянул на него с добродушной иронией:

– Темнота столичная! Да уж, в ваших ресторанах такого никогда не приготовят. А тут Аленка еще и картошечки натомила – с сальцем, с лучком… Ты погоди, она вечером еще шанежек напечет – тогда скажешь. Что медлишь? Давай, садись.

– Павел, а где твое «чо»?

– Так я с москвичом г’ва-арю, – подчеркивая твердое «г» и растягивая «а», объяснил Павел. – Абсолютный слух, что поделаешь…

Во время обеда они почти не говорили, потом так же молча одновременно закурили, и Павел, пристально глянув на Олега, сказал:

– Спрашивай.

Олег нашел в сумке прокудинское письмо и молча протянул его Павлу. Тот прочитал, с досадой помотал русоволосой головой.

– Зачекай хвылечку… – вернул письмо Олегу и скрылся за плотными пестрыми шторами, отделяющими кухню от «залы». Через минуту вернулся, сел, развязал тесемки потрепанной папки с надписью «Дело №».

– Тут, москвич, не все так просто. Вот смотри, ферму эту я выкупил, правда, не за большие деньги, но по всем законам. И то, что я купил, слова доброго не стоило. При Советах нормальное хозяйство было, небольшое, но отлаженное. Но потом быстро пришло в упадок, запустело: народ кто в челноки подался, кого за счастьем в город потянуло, кто спился совсем. Тогда-то Прокудин ферму и приватизировал. Как уж это ему удалось – не знаю, не вникал. Только повел он дело, на мой взгляд, странно: коров перерезал и мясо продал, а тех, кто под нож не сгодился, – голодом уморил. Такой вот фермер… В общем, к тому времени, как мы с женой приехали, Прокудин был гол как сокол. А нам место сильно приглянулось, я говорил уже. Я, как отвоевал в Афгане, к родителям вернулся, они тогда уже в Подмосковье жили. Тут меня с Аленушкой судьба свела. И вот женился я, а работы путной не найду никак. Пробовал и охранником, и телохранителем – не могу, в лом… А больше – ну ничего, хоть наизнанку ввывернись! Аленка и говорит: поехали на мою родину. Я потосковал-потосковал да и согласился. Так что ферму эту я законно приобрел, и врет Прокудин про угрозы, он мне ее с радостью отдал, еще и «спасибо» говорил.