– Не смей! Не тронь отца! – орала она, стягивая меня с него. – Валя, отец ведь он тебе, отец! Ополоумела ты в своем городе! На отца руку поднимать – грех какой!

– Грех? – чуть не задохнулась от возмущения я. – А ему тебя избивать не грех? А детей собственных объедать, вместо того, чтобы кормить, ему не грех? А сыновей родных под статью подвести и воровать заставлять не грех, мама?!

– Да тебе ли вякать, Валька, – прохрипел отец, перевернувшись и сев на снегу. – Свое глаза не колет? Я и братья воры, а сама-то кто? Или ты типа не такая?

– Я – не такая! Ты воровал чтобы пропить-прогулять все и из дома последнее выносил, плевать хотел, что нам ни одеться не во что, ни жрать нечего. А я украла, потому что братья-сестры, которых ты, безмозглое животное, матери заделываешь, голодные сидели. Понятно? Не смей нас ровнять!

– А ты батьке ещё поуказывай! Дом этот мой! Захотел вернуться – и вернулся! И дети мои, что скажу, то и делать будут.

– Да что ты сказать им можешь? Чему научить? Как бухать, курить и воровать?

– А хоть бы и так! Не твое собачье дело! Ишь ты, мокрощелка борзая, явилась и с порога давай командовать и руками махать. Я тут хозяин.

– Мама, гони его, – повернулась я к родительнице. – Гони сейчас же, ты мне обещала.

– Валюша, ну куда же я погоню его? Он же муж мой, и дом, и правда, его.

– Да какой он тебе муж? Вор, пьянь и дармоед! Только и делал, что сидел у тебя на шее между отсидками и детей клепал. Гони его, сказала!

– Сама пошла отсюда! Мужик в доме я! – каркнул отец, тяжело поднимаясь из сугроба.

– Мама, прошу, не бойся. Я его запросто выкину, клянусь. Ты только прими решение.

– Валюша, да как же так… – опустила глаза мать. – Какой-никакой, а мужик в доме нужен…

– Мать, очнись! Он Севку спаивает! Захар из-за него срок мотает! Мелкие у тебя в избе этой дрянью дышат и пьяные базары слушают! А если он насильника какого или маньяка в дом притащил?

– Эй, ты поклёп на моих корешей не наводи! А то мы тебя…

– Заткнись! – рявкнула я отцу и снова повернулась к матери с обреченностью осознавая, каким будет ее решение. Всегда так. – Мама, да осознай же ты, что нужно принимать решение и гнать его из нашей жизни.

– А ты свою жизнь с нашей не путай, Валя! – неожиданно огрызнулась мать. – Старшим приказывать не доросла ещё, жизни не повидала. Уехала, все – отрезанный ломоть.

– Отрезанный? – опешила я. – Я же тебе почти все деньги до копейки слала, чтобы жить могли… А ты этого на них кормила-поила? Когда он вышел? Почему мне не написала ни слова? Потому что знала, что тогда денег слать не стану?

Судя по животу, срок у нее уже месяцев шесть. Я дома уже около девяти не была. Значит, она минимум полгода молчала. Я думала, что шлю им копейки свои на еду и одежду, а сто процентов отец все прогуливал, как это всегда раньше и было.

– А ты меня не попрекай. Я тебя растила, не грех и тебе теперь помочь.

– Да какие попереки, мама! Я хоть костьми лягу, чтобы помочь. Но тебе, мелким, а не этому на пропой!

– Он твой оте…

– Да в жопу отца такого! Что я от него видела кроме ругани, побоев, живота пустого на ночь, пока он за занавеской с дружками гулянки устраивает, и вечного стыда, потому что люди в глаза тыкают, что отец твой – вор. Да ты хоть знаешь, что меня в шестнадцать чуть один из его пьяных корешей в сеннике не изнасиловал?

– Ой, да помял чуток мужик голодный, не убыло небось, – огрызнулся отец. – Не дитё уже была, кобыла здоровая и сиськи выросли, понятие должно быть, что лучше с уважаемым взрослым человеком, чем сопляком каким зажиматься. Он все со мной порешал, не чисто попользовать, жил бы с тобой. И в обиде не оставил бы, с пониманием. Одета-обута и сыта, а то и в золоте была бы, и на шее у матери не висела бы уже.