«Я попал в Коктебель в 1952 году… Единственное, что я запомнил, в воде меня отец подбросил в воздух вдвоем со Слободским, соавтором моего папы. Они меня как-то так подняли, раскачали и бросили в воздух. Я упал в воду, и вот так я запомнил этот кульбит. Папа не много со мной занимался в жизни, он был строгий, аскетичный человек, но достаточно теплый».
А с виду и не скажешь, что папа строгий! Нет, правда, довольно необычная характеристика для писателя юмористического жанра и автора «жизнеутверждающих», в духе времени, песен и стихов. Стоит припомнить и его друзей, людей остроумных, веселых и общительных, – помимо Мориса Слободского это Мария Миронова, Александр Менакер, Борис Ласкин, Никита Богословский, Василий Соловьев-Седой… Разве что Константин Симонов да Борис Пастернак из этого ряда немного выбивались – в том смысле, что литераторы были серьезные, не сатирикам чета.
Кое-что об этом времени сможем узнать из воспоминаний самого Ивана:
«Пастернака я помню смутно, могу лишь сказать, что при всей своей внешней непропорциональности Борис Леонидович производил впечатление удивительно элегантного человека, гармоничного во всех проявлениях. Из друзей отца, может быть, больше других я любил Константина Симонова. Он всегда выглядел идеально выбритым, исключительно промытым джентльменом, но не холеным, а слегка небрежным… Хотя время было непростое, я прекрасно помню красивых женщин, остроумных мужчин, шумные застолья, шутки, которые очень рано начинаешь ценить».
Это весьма существенный момент. Иван вырос среди людей не просто остроумных, но даже, в некотором роде, специалистов по части юмора и застольных шуток. А потому не стоит удивляться его исключительным способностям, которые проявились в жанре театральной клоунады. Я уж не говорю о виртуозном исполнении не совсем приличных анекдотов.
Однако шутки кончились, когда пришла пора учиться в школе. Думаю, что для большинства детей первый урок в школе – испытание, некий переломный момент в их судьбе. И не каждому это испытание придется по душе, не каждому удается приспособиться к новым порядкам, которых дома не было. Мне эта перемена далась нелегко, но как-то посчастливилось избежать страданий, которые выпали на долю Вани:
«Учителя, которые мне попадались, были садистами. А в школах царила казарменная система и все строилось на подчинении. Лучшие воспоминания у меня от школы рабочей молодежи. Туда я пошел, чтобы получить стаж для поступления в вуз».
Тут наконец-то выяснилось, когда и зачем Иван пошел учиться в вечернюю школу. В то время для поступления в некоторые высшие учебные заведения требовалось отработать не менее двух лет. Меня горькая чаша сия почему-то миновала – видимо, потому, что я поступал в Физтех. А вот в гуманитарные вузы не брали без такого трудового стажа. Скажем, для того, чтобы получить право освоить актерское мастерство и попытаться сыграть роль Гамлета из одноименной трагедии Шекспира, следовало пару лет постоять у токарно-шлифовального станка.
Но прежде, чем настала юность, Ивану предстояла борьба, в которой многие из нас в те годы потерпели унизительное поражение.
«В первом классе меня хотели остричь наголо. Каждый день директриса – страшная женщина с прозрачными, водяными, как у дога, глазами – стояла на первых ступеньках лестницы, начинавшейся за гардеробом, запускала руку в волосы мальчиков, зажимала их в кулак и, если они были длиннее, чем нужно, била детишек головой о стену. Естественно, ребятам это быстро надоедало, и они шли стричься как надо… Но я не поддался, и вот так примерно год она меня и била, пока не смирилась с моей прической. А я так и не постригся, потому что не хотел унижаться. В этой жизни все тебя хотят прогнуть».