– Сдается мне, Паша, это не конец.

– Ты о чем?

– Будет третий труп, Паша. Два – это не число. А если число, то плохое. Природа не любит плохих чисел.

– А какие числа любит природа? – чуть раздраженно спросил Пафнутьев. – Семнадцать? Сто тридцать девять? Пятьсот восемьдесят один?

– Семнадцать – хорошее число, – невозмутимо ответил Худолей. – Остальные тоже ничего, но похуже. И потом, Паша… Не надо вслух произносить эти числа. Они не любят.

– А что они любят? Бутерброды с икрой? Водку из холодильника? Живых, веселых блондинок?

– Это, Паша, ты о себе говоришь, это ты все о себе, любимом. А числа любят молчаливое почтение. Они считают, что заслуживают уважительного к себе отношения.

– Так, – Пафнутьев постоял, глядя прямо себе под ноги. – Так, – повторил он. – И какой же нам сделать из всего этого вывод?

– Третий будет, Паша.

– Или третья?

– А сие уже есть тайна великая и непознаваемая. Как говорит один наш общий знакомый.

– Поехали, Худолей. Нам здесь уж делать больше нечего. Нас Величковский ждет, лучший плиточник всех времен и народов, – и Пафнутьев решительно зашагал к машине.

Величковский оказался точно таким, каким его можно было себе представить по телефонному разговору. На звонок Пафнутьева дверь открыл длинноватый, поджарый детина, явно лысеющий, с золотыми фиксами, в дырявых тренировочных штанах и клетчатой рубашке нараспашку. Весь он был покрыт белесой строительной пылью – шлифовал стены после покраски.

– Это вы звонили? – спросил он, и Пафнутьев опять отметил про себя отсутствие настороженности. Величковский произносил слова легко, не задумываясь. Опыт Пафнутьева позволял ему подобные интонации различать быстро и безошибочно. Если и можно было во всем облике Величковского обнаружить какую-то обеспокоенность, то это было вызвано, скорее всего, работой, которую ему пришлось оставить на какое-то время.

– Да, это я звонил, – ответил Пафнутьев.

– Входите… Только осторожно, здесь все в пыли, касаться ничего нельзя.

– Не будем касаться. – Пафнутьев пропустил Андрея вперед, прошел сам, закрыл за собой дверь. Худолея они оставили в машине, чтобы не подвергать лишним переживаниям – вдруг и здесь обнаружится труп блондинки, вдруг и здесь у нее в ладошке окажется нож, который она будет держать за лезвие. За последние дни Пафнутьев уже привык к таким блондинкам и в глубине души был согласен с Худолеем, допускал, что среди мусорных ящиков видел не последнюю. Самое печальное было то, что подобные худолеевские предсказания обычно сбывались. Пафнутьев в них не верил, раздражался, не пытаясь найти им разумное объяснение, но знал, что, скорее всего, они сбудутся. Не один раз Худолей доказывал, что его цифровое восприятие мира оказывается правильным.

– Дело идет к концу, – пояснил Величковский. – Еще неделя, может быть, две.

– Чьи хоромы? – спросил Пафнутьев, заглядывая в одну комнату, вторую, третью.

– Да есть тут один… Пятьдесят тысяч отвалил. Ничего, да? – со смешком спросил Величковский, пребывая в настроении благодушном и беззаботном.

– Рублей? – спросил Андрей.

– Ха! – залился плиточник веселым смехом, в котором прорывались нотки обиды и обделенности. – Долларов!

– Где же он их взял? – спросил Пафнутьев, стараясь, чтобы в его словах не прозвучало заинтересованности, чтобы только равнодушие и скука были в его вопросе.

– Девочки! – Величковский опять хохотнул, показав сквозь легкую строительную пыль золотые свои фиксы.

– Да-а-а? – протянул Пафнутьев, чтобы не дать возможности Андрею задать неосторожный вопрос. – Хорошие девочки?