После продолжительной беседы я отважился его спросить, не жалеет ли он о том, что оставил свою семью и принялся за разбой.

– Я сожалею только об одном, – отвечал он, – что это занятие укоротит мою жизнь. – Сказав эти слова, он ударил себя кулаком в грудь, стиснул зубы и добавил: – Здесь, внутри, что-то творится. И, подобно раскаленному железу, жжет мое сердце. Я мог бы, пожалуй, рассказать тебе мою историю, но не теперь – в другой раз.

Он снова задумался, вздохнул и время от времени произносил отрывистые восклицания, похожие больше на проклятия. Увидев, что он находится в таком расположении духа, когда человеку лучше не мешать, я оставил его в покое. Некоторое время спустя он задремал, вероятно после сильного волнения и напряжения душевных сил. Проснувшись, он пытался привстать, но усталость, полуденный зной и тишина навевали на него сон. Он долго боролся с Морфеем*, но наконец лег на траву и окончательно заснул.

Мне представился случай бежать. Мой стражник лежал возле меня и был в моих руках. Его сильное тело ослабело от сна, грудь была открыта для удара, карабин выпал из рук и лежал подле него. Кинжал торчал из кармана, в котором он его обычно носил. Два его товарища стояли на краю горы, повернувшись ко мне спиной, и наблюдали за тем, что происходит в долине. Между близлежащим лесом и круглой горой я увидел деревню Рокка Приори. Овладеть карабином спящего разбойника, схватить его кинжал и убить его было минутным делом. Если бы мне удалось поразить его без всякого шума, то я мог бы через лес пробраться в Рокка Приори прежде, чем мое бегство было бы замечено.

Представившаяся мне возможность для побега была хоть и опасна, но весьма заманчива. Если бы мое положение было действительно серьезно, то я не стал бы долго размышлять. Однако моя попытка бегства, будь она удачна, несомненно, навлекла бы смерть на двух моих товарищей, которые крепко спали и которых я не мог разбудить, не потеряв при этом драгоценное время. Работник, которого отправили за деньгами, вероятно, тоже стал бы жертвой мести разбойников. Кроме того, обращение со мной атамана вселило в меня надежду на освобождение.

Эти размышления победили первый сильный порыв, и вскоре я оставил мысли о побеге.

Я вновь принялся за рисование, занимая себя набросками окрестных пейзажей. Время было обеденное и в природе все было спокойно, подобно уснувшему разбойнику, что лежал подле меня. Полуденная тишина, царившая в горах, великолепный ландшафт, раскинувшийся вокруг, с видами отдаленных городов, наполненных жилищами и другими следами жизни, теперь погруженных в глубокое молчание, произвели на меня глубокое впечатление. Долины, покоившиеся между гор, носили отпечаток уединения. В полдень слышны лишь отдаленные звуки, изредка нарушающие всеобщую тишину. Иногда слышен свист одинокого погонщика лошаков, который гонит своих ленивых животных по дороге, идущей через долину; иногда слабый звук пастушеской свирели у подножия гор или звон колокольчика осла, медленно бредущего впереди босоногого, плешивого монаха, доставляющего своему монастырю съестные припасы.

Некоторое время я рисовал сидя между спящими разбойниками и вот наконец увидел приближающегося атамана в сопровождении крестьянина, который вел лошака, нагруженного битком набитыми мешками. Сначала я испугался, что это новая добыча, попавшая разбойникам в руки, но вскоре слова крестьянина меня успокоили и я искренне обрадовался, услышав, что это обещанный обед. Разбойники, тут же сбежавшиеся со всех сторон, казалось, обладали обонянием коршунов. Каждый торопился разгрузить лошака и опустошить мешок.