– Зато он мне не нравится. Ненавижу такие темные лица. И терпеть не могу нью-йоркской наглости. К тому же у него мимика не совпадает то ли с движением губ, то ли с голосом, то ли еще с чем-то.

– А мне это показалось весьма привлекательным, – заметила Сьюки. – Его неуклюжесть.

– И что же такого неуклюжего он сделал – пролил ром тебе на колени?

– А потом слизал его языком? Нет. Мне просто симпатична его манера перескакивать с одной темы на другую. То он показывает мне свои безумные картины – там на стенах висит, должно быть, целое состояние, – то лабораторию, то на рояле поиграет, – кажется, это был «Каприз в тонах индиго», в шутку переделанный в ритме вальса. Потом начал бегать вокруг дома, пока один из работавших на заднем дворе бульдозеров чуть не столкнул его в яму, и все спрашивал, не хочу ли я взглянуть на окрестности с купола.

– Надеюсь, ты не полезла с ним на купол! Во всяком случае, при первом свидании.

– Детка, ты все время заставляешь меня повторять: это было не свидание, а задание. Нет, я сочла это лишним, к тому же была пьяна, но приличия соблюдала.

Она помолчала. Прошлой ночью дул сильный ветер, и Александра видела сквозь кухонное окно: с берез и увитой виноградом арки слетело столько листьев, что свет снаружи стал совсем другим – голый, серый, недолговечный зимний свет, в котором четко проступает рельеф местности и видно, как близко расположены соседние дома.

– Мне показалось, – продолжала Сьюки, – не уверена, конечно, но мне показалось, что он слишком жаждет публичности. Я хочу сказать, что наше «Слово» ведь всего лишь крохотная местная газетенка, а было такое впечатление, что… – Она запнулась.

– Продолжай, – подстегнула ее Александра, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу, будто хотела дать своим иссушенным жаждой мозгам испить свежего просторного света.

– Просто мне интересно, действительно эти его опыты идут так успешно, или он только хорохорится? Если он и впрямь изобрел все эти чудеса, то не появится ли здесь вскоре завод?

– Хорошие вопросы. А какого рода вопросы задавал он про нас? Точнее, что́ ты сочла возможным ему поведать?

– Не понимаю, почему ты говоришь об этом так раздраженно.

– Я тоже. То есть я говорю ничуть не раздраженно.

– Я ведь вовсе не обязана все это тебе рассказывать.

– Ты права. Я веду себя отвратительно. Пожалуйста, продолжай. – Александра не хотела, чтобы из-за ее дурного настроения окно во внешний мир, которое открывали ей сплетни Сьюки, захлопнулось.

– Ну-у, – с мукой в голосе произнесла Сьюки, – о том, как нам уютно вместе. О том, что, как выяснилось, мы предпочитаем женское общество мужскому, ну и так далее.

– Это его обидело?

– Нет, он сказал, что тоже предпочитает женщин мужчинам. Они гораздо более совершенные механизмы.

– Он так и сказал – «механизмы»?

– Что-то в этом роде. Послушай, мой ангел, я должна бежать, честно. Мне нужно интервьюировать руководителей комитета по проведению праздника урожая.

– В какой церкви?

В наступившей паузе Александра закрыла глаза и увидела радужный зигзаг: будто бриллиант на чьей-то невидимой руке прорезал темноту электрической параллелью мечущимся мыслям Сьюки.

– Представь, в униатской. Все остальные отказались туда идти, они считают ее слишком языческой.

– Можно спросить: какие чувства ты испытываешь в последнее время к Эду Парсли?

– О, такие же, как и всегда. Нежные, но отстраненные. Бренда такая невыносимая надоеда!

– И чем же она так невыносимо ему надоедает, он не сказал?

Между ведьмами было принято проявлять сдержанность в вопросах, касающихся конкретики сексуальных отношений, но Сьюки, чтобы смягчить наметившееся раздражение, нарушила запрет и пустилась в признания: