– Мы его очень заинтриговали: почему это все мы живем здесь, без толку растрачивая свои прелести и способности в здешнем бесплодном воздухе? – заключила Джейн Смарт.

– Скажи ему, что Наррагансетский залив всегда привлекал чудаков, к тому же – он сам-то что здесь делает?

– Это и мне интересно. – Как свойственно жителям берегов Массачусетского залива, Джейн проглатывала «р». – Создается впечатление, что там, где он раньше жил, стало слишком горячо для него. И ему очень нравится простор большого дома. У него три рояля, честное слово, хотя один из них не рояль, а пианино, он его держит в библиотеке; и еще у него столько чудесных старинных книг в кожаных переплетах с латинскими названиями.

– Он тебя чем-нибудь поил?

– Только чаем. Его слуга, с которым он говорит по-испански, принес чай на огромном подносе, уставленном множеством ликеров в забавных старинных бутылках. Они выглядели так, словно их достали из погреба, оплетенного паутиной, – ну, ты знаешь.

– Кажется, ты сказала, что вы пили только чай?

– Ну, Лекса, брось, может, я и глотнула каплю ежевичного ликера или чего-то, что Фидель горячо рекомендовал, – кажется, это называется мескаль[24]. Знала бы, что придется давать такой подробный отчет, записала бы название. Ты хуже ЦРУ.

– Извини, Джейн. Наверное, я просто ревную. И потом – мой цикл. Он длится уже пять дней, с того концерта, и у меня болит левый яичник. Как ты думаешь, может, это климакс?

– В тридцать восемь-то лет? Солнышко, ты что?!

– Тогда это, должно быть, рак.

– Это не может быть рак.

– Почему не может?

– Потому что ты – это ты. В тебе слишком много магии, чтобы болеть раком.

– Бывают дни, когда я не чувствую в себе никакой магии. К тому же у других она тоже есть.

Александра имела в виду Джину, жену Джо. Джина должна ее ненавидеть. По-итальянски это называется strega. Джо рассказывал ей, что на Сицилии все наводят друг на друга порчу.

– Иногда у меня бывает ощущение, будто все мои внутренности завязаны узлами.

– Сходи к доку Питу, если тебя это всерьез беспокоит, – предложила Джейн не без сочувствия.

Доктор Генри Питерсон – пухлый розовый мужчина их лет, с распахнутыми настежь обиженными водянистыми глазами. Когда он пальпирует, его сильные руки бывают так восхитительно нежны. Жена бросила его много лет назад. Он так и не понял почему – и больше не женился.

– Я странно чувствую себя у него на приеме, – призналась Александра. – То, как он накрывает тебя простыней, и все, что он делает под ней…

– Бедный, а что же ему еще делать?

– Оставить свое лукавство. У меня есть тело. Он это знает. Я это знаю. К чему все эти уловки с простыней?

– Их преследуют в судебном порядке, – напомнила Джейн, – если во время приема в кабинете нет медсестры. – Ее голос двоился, как телевизионный сигнал, когда мимо дома проезжает тяжелый грузовик. Джейн позвонила не затем, чтобы обсуждать эти проблемы. Совсем другое было у нее на уме.

– Что еще ты узнала у ван Хорна? – спросила Александра.

– Ну-у… Пообещай, что никому не скажешь.

– Даже Сьюки?

– Особенно Сьюки. Потому что это касается ее. Даррил и впрямь очень наблюдательный, он все замечает. На том приеме после концерта он оставался дольше нас. Я пошла в «Бронзовую бочку» с участниками квартета выпить пива…

– И Грета с вами?

– О господи, конечно. Она рассказала нам все о Гитлере, о том, как ее родители не выносили его, потому что он плохо говорил по-немецки. Даже во время выступлений по радио не всегда заканчивал фразу глаголом, как положено.

– Как это было для них ужасно!..

– А ты, как я понимаю, растворилась в ночи, сыграв злую шутку с жемчугами бедной Фрэнни Лавкрафт.