– Кажется, я догадываюсь.

– Нет, Волков. Ни хрена ты не догадываешься, дружок. Утром оказалось…

Андрей тихо склонил голову.

– Оказалось, – повторил майор, – что всё в порядке. Народ попер на работу. Злой и невыспавшийся. В транспорте только о вчерашнем и судачили, но при этом все ехали на свои места. Никаких эксцессов, никакой волны. Наши аналитики… они просто ошиблись.

Николай достал пачку сигарет и, неумело пряча зажигалку от ветра, прикурил. Пару минут он щурился на солнце, коротко затягиваясь и выпуская маленькие облачка дыма.

– Что дальше? – спросил Андрей.

– Вечером люди опять прилипли к экранам, как будто им обещали целый сериал. Ничего не было. Ничего. То есть было, конечно – репортажи, интервью… не с гадами, а с нашими, – что-то вспомнив, майор фыркнул. – В прошлом году скандал в парламенте случился. Сенатора зажопили с двумя несовершеннолетними.

– Я читал.

– Вот это была бу-уча! – упоенно протянул он. – Казалось, сейчас, прямо на твоих глазах, перевернется мир! А тут, понимаешь ли, такое дело: нас всех поимели. Всех до единого. А мы и не испугались толком.

– Это шок. Пройдет.

– Думаешь?

– Уверен.

– Ну пройдет, и что потом? Наконец-то начнутся массовые самоубийства? Но разве это благо? Или что – гражданское неповиновение, тотальная партизанщина? Это все против нас же самих. А против гадов… Да что мы можем-то? Они неуязвимы. Они в гостях, им здесь ничто не дорого.

– Полагаю, наш разговор записывается? – равнодушно произнес Андрей. – Тогда для протокола: я сделал то, что сделал. Мне противно, но меня это не оправдывает. И тебя тоже, майор Государственной Безопасности.

Николай воткнул окурок в тарелку.

– Во времена репрессий многие священники сотрудничали с Конторой, – сказал он, помолчав.

– Когда это было! О чем ты, вообще?

– Не так уж и давно. Полтора века – не срок. Люди несли слово Божье, а потом несли рапорта в гэбэ. Были они предателями или нет? Те, кто работал на Контору, загубили свои души. Но они таким образом сохранили церковь. Удержали веру от ухода в катакомбы, оставили ее доступной всем, а не узкому кругу. Может, как раз это и было подвигом? Не геройская смерть за себя, а мучительная жизнь для других.

Андрею почудилось, что Канунников собирается перекреститься, но тот вытащил новую сигарету.

– Нужно сохранить родину, – сказал майор. – Сохранить землю, на которой мы живем. Изнасилованную, заплеванную, какую угодно. Пока есть она, есть и человечество. В будущем наших имен не вспомнят, и вопрос о том, какую цену мы платим сейчас, никого не волнует. Вопрос только один: что нам удастся сберечь для следующих поколений. И здесь любые затраты оправданы. Любые, Андрюша.

– Тебя послушать, так мы гордиться должны. Это что, позиция государства?

– Позиция у государства сейчас одна: коленно-локтевая. То, что я говорю, – это всего лишь трезвый взгляд на вещи.

Официантка, проходившая за спиной у Канунникова, уловила последнюю фразу и вздернула брови. Майор не был трезвым, и уже давно. Его движения сначала приобрели, а затем и утратили плавность, взгляд всё чаще цеплялся за девушку, сидевшую у дальнего столика.

Андрей и сам был пьян, но это относилось лишь к телу, мозги же оставались ясными. Он сознавал, что при первой необходимости к нему вернется такая координация движений, которой позавидует военный летчик. Именно эта мысль не позволяла Андрею расслабиться до конца, точнее, не давала забыть, что любое расслабление – обман.

«Интересно, – думал он, – могу ли я это регулировать? Могу ли протрезветь наполовину? И к кому мне в таком случае обращаться? Эй, как вас там? – он внутренне усмехнулся. – Симбионты! Прием!»