Как бы сильно ни любил Юлиан философские и теологические дискуссии, его подход к религии всегда был скорее эмоциональным, нежели интеллектуальным. Ему ни на секунду не приходило в голову, что он может ошибаться и что в конце концов прежняя религия может и не одержать верх. Наоборот, она, похоже, не торопилась возвращаться. Летом 362 года Юлиан перенес свою столицу в Антиохию, готовясь к походу в Персию, который планировался на следующий год. Когда император проходил через сердце Малой Азии, то с беспокойством отмечал, что христианские общины вовсе не стремятся уничтожить друг друга, а язычники не стали заметно более сильными или сплоченными, чем во времена Константина. Напрасно Юлиан перемещался от храма к храму, лично совершая жертвоприношения, пока подданные не прозвали его Мясником. Преобладающая повсюду апатия была непоколебима.

Если язычников нельзя было пробудить к жизни, значит, оставалось только усилить давление на христиан, и 17 июня 362 года Юлиан издал эдикт, нанесший им сокрушительный удар. Эдикт провозглашал, что отныне ни один учитель не может следовать своему призванию, не получив предварительно одобрения местного городского совета, а через него одобрения самого императора. В циркуляре к эдикту Юлиан пояснял, что ни один христианин, утверждающий, что он преподает классических авторов – а они в те времена занимали почти весь учебный план, – не может обладать требуемыми моральными устоями, так как он преподает предметы, в которые сам не верит. Следовательно, он должен отказаться либо от средств к существованию, либо от веры. В знак протеста христиане устроили демонстрации, и 26 октября храм Аполлона Дафнийского был сожжен до основания. В ответ на это Юлиан закрыл Великую церковь в Антиохии и конфисковал всю ее золотую утварь. Напряженность быстро росла, ситуация накалялась, и многие пылкие молодые христиане приняли мученическую смерть. 5 марта 363 года стало по-настоящему благословенным днем для христиан, так как Юлиан во главе 90-тысячного войска выступил в поход на Восток, из которого не вернулся живым.

В войне с Персией не было ничего нового: две большие империи постоянно воевали на протяжении последних 250 лет. Шапуру II было в то время 54 года, и все это время он занимал персидский трон; технически он правил даже немного дольше, так как стал единственным за всю историю монархом, которого короновали in utero[11]. Как рассказывает Гиббон, «царское ложе, на котором лежала беременная царица, было выставлено посреди дворца; диадему возложили на то место, где предположительно скрывалась голова будущего наследника Артаксеркса, а простершиеся ниц сатрапы преклонились перед величием своего невидимого и неосязаемого правителя».

В последний раз эскалация военных действий произошла в 359 году, когда Шапур захватил важную крепость Амида (город Диярбакыр в современной Турции), откуда контролировались и истоки Тигра, и подходы к Малой Азии с востока. После этого со стороны римлян требовалась серьезная атака, если они не хотели, чтобы ситуация всерьез вышла из-под контроля. Юлиан, веривший, что есть основания считать его воплощением самого Александра Македонского, нетерпеливо стремился к такой же славе. У города Верия (современный Алеппо) он принес в акрополе в жертву Зевсу белого быка. Жертвоприношения совершались и дальше во всех главных языческих святилищах на пути армии; после нескольких небольших осад и мелких стычек с врагом Юлиан оказался на западном берегу Тигра, откуда ему были видны стены персидской столицы Ктесифона. На противоположном берегу реки стояла персидская армия, уже выстроенная в боевом порядке и готовая к битве, и римские военачальники с тревогой заметили, что в ней, помимо обычной кавалерии, были слоны – мощное оружие не только потому, что римские солдаты не знали, что с ними делать, но и потому, что запах слонов пугал и заставлял паниковать их лошадей. Тем не менее Юлиан отдал приказ переправиться через реку и вступить в бой. К удивлению многих участников битвы с обеих сторон, она закончилась решительной победой римских войск. По свидетельству Аммиана Марцеллина, принимавшего участие в битве, 2500 персов были убиты, римляне же потеряли лишь 70 человек.