– Я никого не видела на земле, – грубо отвечает ей дочь.

– А такие, как ты, поверх голов смотрят. Вам земля – грязь.

– Ладно, ладно, бабушка, – говорю. – Не напрягайтесь.

Народ возвращается в палату. Мне приятно, что Инку оглядывают с интересом, мне приятно, что у меня красивая дочь.

– Выйдем, мама, – говорит она.

Мы пристраиваемся у подоконника.

– Какая-то дура со второго этажа сказала, что видела в то утро меня, как я выходила из подъезда, – говорит она мне со смехом. – В шляпе, мол, и в черном пальто.

– Тебя? – говорю я сипло и фальшиво.

– Представляешь? Этот твой народ может сказать что угодно. Я, мол, пришла и стрельнула в тебя… (Господи, почему он мой, этот народ?)

– Так и говорят? – бормочу я.

– Нет, я так домысливаю их показания. Домысливаю пальто и шляпу.

– Да, – говорю я уже спокойно. – Но пальто и шляпа были на мужчине.

– Ну? А этой суке с балкона показалось, что я.

– Не бери в голову, – говорю я. – Ты же была в бассейне.

– Вот именно. Но противно. Взяла и ляпнула. Отец, между прочим, перепугался…

– Чего?

– Спроси сама. Но глаз у него заполошенный.

(Спасибо, господи. Это тоже мое выражение. Нет, вся я не умру…)

Она мне говорит, что, если меня станут задерживать в больнице, надо будет поискать место в другой, поприличней.

– Моя соседка, ты знаешь ее, бывшая райкомовка, обещала поузнавать по старым каналам. Конечно, мама, бесплатно только это. – Она кивнула на дверь палаты. – Все другое имеет цену. Ну что мы – из бедных бедные?

– Брось, – говорю я. – Если так встанет вопрос, конечно, найдем деньги. – Это вранье. И мужу, и мне платят очень нерегулярно, но у нас – это правда – есть НЗ. На всякий случай. Разве мой случай – не «всякий»? – Но я думаю, меня выпишут. У меня все хорошо заживает. Как на собаке.

– Ну, слава богу, – говорит она. – А то мне твоя палата будет сниться.

Она обнимает меня крепко и нежно. Этот силуэт через матовое стекло, конечно, не ее. Это моя больная душа сыграла со мной подлую шутку. Эти руки не могли поднять на меня оружие.

Я вернулась в палату, где бурно обсуждали мою дочь. В кого это она такая вся из себя? Мать – простая женщина. Отец тоже, скажем, никакой. Так вот, открытым текстом – у нашей пары такого калибра девушка родиться не могла.

– Не скажешь, что ваша, – говорит левша.

– Наша, – отвечаю я. – В мужнину родню.

Они задумываются. Их свободные здесь, в больнице, от других проблем извилины создают родню худого и неказистого с виду пожилого интеллигента. Конечно, все на свете бывает, думают они. Случайный поворот крови, непредсказуемый выбрык генов, или как они там называются. Они вздыхают то ли по поводу неслучившегося чуда с ними, то ли завидуют возникшей перед ними чужой красивой молодости, у которой впереди все, а у них ничего. Непонятна мне только девчонка-фишка, ей-то чего вздыхать? Вполне хороша. Но поди ж ты…

Мне приятно, что у меня такая дочь. Я вспоминаю все радости, доставшиеся мне от нее. Все же было, черт возьми! Было! И куда делось?

Я же видела ее. Видела! И кто-то из подъезда видел ее тоже. И это сейчас для меня самое страшное. Скорее надо выписаться, чтобы сказать всем еще раз: это был мужчина. Можете меня проверять на детекторе лжи. Я не собьюсь.

Меня выписали через четыре дня. Инна приходила каждый день. Ее длинные руки обнимали меня крепко, любяще.

Дома я нашла поседевшего мужа. Теперь я знаю, что так бывает. Из черно-бурого он стал песцовым. Я боялась за него: нас предупреждали – ему надо ставить в артерию стент. Штука, конечно, не универсальная, но как вспомогательная годится. Хотя от нашей жизни спасения, извините, нет.