До сих пор практически даже не поставлен вопрос о том, на каком языке (точнее, на каких языках) разговаривали при княжеских дворах. Владимир Мономах писал, что его отец, Всеволод Ярославич, «дома седя, изумеяше 5 язык – в том бо честь есть от иных земль». Пять языков (ученые, кстати, до сих пор спорят, что это были за языки: обычно называют латинский, немецкий, венгерский, половецкий, литовский, торческий, косожский, абезский, «скандинавский», язык волжских болгар и др.; единственно, в чем сходятся все, – Всеволод, безу словно, владел греческим языком) – это, конечно, много. Но, судя по матримониальным связям, каждый князь должен был достаточно свободно владеть не меньше чем тремя языками: чтобы беседовать со своей матерью (у которой он воспитывался лет до 6–8), отцом, женой и подданными. Древнерусский язык должен был, судя по всему, выполнять функции языка-посредника, языка межнационального общения в окружении князя.

Следует ли после этого удивляться довольно обширным познаниям древнерусских книжников в области античной и даже древнеегипетской мифологии, включению в круг их чтения не только греческих хроник, иудейских апокрифов, но и «Повести о Варлааме и Иоасафе», представляющей собой христианизированный вариант истории Гаутамы-Будды, или переводы с арабского или с сирийского языка ассиро-вавилонской повести VII в. до н. э. об Акире Премудром?

Показательно, что знаменитое Поучение Владимира Мономаха обнаруживает близость к западноевропейским наставлениям «к детям», к творениям отцов церкви (в частности, Василия Великого), поучениями из «Пролога», произведениям византийской, латинской и англосаксонской литературы. По мнению В. В. Данилова, князь косвенно использует в Поучении трактат раннехристианского римского автора III в. Минуция Феликса «Октавий».

В Повесть временных лет включены выдержки из древнерусского перевода еврейского хронографа «Книга Иосиппон», составленного в южной Италии в середине X в. Рассказ о четвертой мести Ольги (о том, как по приказу княгини была сожжена столица древлян Искоростень с помощью птиц, к которым был привязан горящий трут) находит параллели, как уже отмечалось, во многих произведениях средневековой западноевропейской литературы…

Есть основания утверждать, что на Руси делались (хотя бы в исключительном порядке) переводы с латинского и древнееврейского. Разыскания А. А. Гогешвили, проводившиеся в последнее десятилетие XX в., позволяют предположительно говорить о том, что древнерусским авторам домонгольского времени были в подлинниках знакомы многие произведения античной литературы и западноевропейский рыцарский роман, откуда они заимствовали не только отдельные образы и тропы, но и поэтическую технику. Существовали также культурно-литературные контакты и со странами Ближнего Востока.

И не последнюю очередь в обеспечении столь широкого контекста, в котором формировалась древнерусская культура, играли матримониальные связи древнерусских князей. Оставаясь для основной массы населения Руси чужими (иноземное имя легендарного Рюрика – лучшее тому подтверждение), они, сами того не подозревая, закладывали фундамент древнерусской культуры.

Учет материнской линии в родословных древнерусских князей может внести новые, порой неожиданные, ноты и в понимание логики развития политической истории Руси домонгольского времени.

В частности, учет семейно-брачных связей древнерусских князей домонгольского времени существенно проясняет многие вопросы, связанные, скажем, с участием иностранных отрядов в борьбе «Рюриковичей» за престолы на юге русских земель. Становится, скажем, понятным, почему в борьбе за киевский, галицкий или волынский престолы такое активное участие принимают отряды из Польши, Венгрии, Германии, а также половцы. Становится ясно и то, что отношения с соседями и на Западе, и на Востоке (в частности, отношения со Степью) – это не только противостояние и постоянная борьба с внешней агрессией. Это еще и решение, так сказать, внутрисемейных вопросов.