Характеризуя головную татьбу как похищение свободного человека с целью его продажи в рабство, мы присоединяемся к гипотезе Ю. Г. Алексеева о том, что прежде всего имелась в виду продажа похищенного за границу – крымским или казанским татарам. Обращая внимание на эпоху составления Судебника 1497 г., автор справедливо замечает, что в тех конкретных исторических условиях такие действия не могли восприниматься иначе как «тягчайшее преступление», ибо «жертва головного татя теряет не только свободу, но и родину, и православную веру – похищенный становится безродным невольником на восточном работорговом рынке». Именно этим объясняется «жесточайшее наказание» за головную татьбу[378].

Аргумент Л. В. Черепнина о неприменении смертной казни к похитителям холопов, с одной стороны, никоим образом не опровергает наш вариант толкования головной татьбы, поскольку в приведенном судебном примере в качестве похищенных фигурируют холопы, а не свободные люди, а с другой стороны, данный аргумент никак не подкрепляет собственную позицию Л. В. Черепнина, которая нам кажется чисто умозрительной.

В отношении состава статьи, предусматривающей «государское убойство», почти все ученые согласны с тем, что речь идет не об убийстве государя как монарха, а об убийстве зависимым человеком своего господина. В понимании же субъекта преступления и потерпевшего единства не наблюдается. Одна группа ученых настаивает на том, что государским убойцей являлся крестьянин, убивший своего землевладельца[379]. В обоснование такой позиции Л. В. Черепнин отмечает, что в юридических актах XV в., в частности в Псковской судной грамоте 1467 г., слово «государь» часто используется в значении землевладельца и владельца крестьян[380]. Ю. Г. Алексеев, ссылаясь на памятники права, ставит под сомнение подобную трактовку, замечая, что «для крестьянина, жившего в вотчине или поместье, владелец вотчины вовсе не являлся «государем»…«Государем» владелец вотчины был только по отношению к лично зависимым слугам – холопам разных категорий». Поэтому, делает вывод Ю. Г. Алексеев, государское убойство означало убийство холопом своего господина. При этом убийца мог быть вовсе не «классовым борцом», как было принято считать в советской историографии, а обычным уголовным преступником, мстителем за личную обиду и т. п. [381]

Повышенная общественная опасность рассматриваемого преступления предопределялась двумя факторами. Главным из них было то, что убийство холопом своего господина разрушало «одну из основ всего средневекового общества, базировавшегося на строгой иерархии»[382]. По словам П. Колосовского, такое убийство представляло собой «явное восстание против законных властей», имевшее «характер весьма опасный для государственного спокойствия», а потому оно «никогда не могло быть терпимо правительством и наказывается всегда примерно – в высшей степени». Другая же причина заключалась в том, что между господином и холопом «проходила не одна сухая связь власти и подчинения, а еще семейное начало: несвободные считались домочадцами господина, который в этом смысле является отцом как глава семейства. Отсюда кроме повиновения все члены фамилии должны быть связаны с ним сердечным чувством уважения, любви, почтения. Поэтому отвергший их и осмелившийся восстать против власти, которой он должен повиноваться сколько по повелению положительнаго закона, столько же и по внутреннему убеждению, судится и по нравственным мотивам так же строго, как отцеубийца»