Но все же, хотя арабские завоеватели принесли Сицилии множество благ, среди них отсутствовало основное – стабильность. По мере того как узы лояльности, которые связывали эмира Палермо и соратников с североафриканским халифатом, ослабевали, сами эмиры начинали забывать о единстве: они все чаще враждовали друг с другом, и поэтому остров снова оказался ареной борьбы противоборствующих группировок. Именно этот устойчивый политический упадок гарантировал грекам успешное возвращение на Сицилию – вместе с их союзниками-норманнами.

К началу одиннадцатого столетия норманны практически завершили процесс, в ходе которого они, всего за сто лет, превратились из сборища едва грамотных языческих варваров в цивилизованное и полунезависимое христианское общество. Это было потрясающее достижение. Еще были живы мужчины, чьи отцы помнили светловолосого викинга Роллона, который водил свои драккары вверх по Сене и который в 911 году получил в управление большую часть современной восточной Нормандии от короля франков Карла Простоватого. Уже в следующем году значительное число его подданных, во главе с самим Ролло, крестилось в христианство. Через два поколения христианство восторжествовало по всей Европе. И то же самое относится к языку – еще до окончания десятого столетия древнескандинавский полностью вымер, оставив лишь бледный след[51].

Хитроумные, умевшие приспосабливаться и сполна наделенные неисчерпаемой энергией своих предков-викингов, эти ранние авантюристы-норманны прекрасно подходили для той роли, какую им предстояло сыграть в европейской истории. Кроме того, они обладали еще одним качеством, без которого их великое южное королевство никогда бы не возникло: они чрезвычайно активно плодились, что выливалось в постоянный взрывной прирост населения и в увеличение числа дерзких юнцов (младших сыновей), отправлявшихся на юг в поисках жизненного пространства (Lebensraum). А какой повод лучше для подобного странствия, чем паломничество? Вряд ли кого-то могло удивить на заре второго тысячелетия нашей эры, когда мир все-таки не погиб, вопреки многочисленным пророчествам, и когда волна облегчения захлестнула Европу, что привычные паломнические маршруты должны буквально кишеть странниками и что целые партии паломников состояли исключительно из норманнов.

Некоторые паломники направлялись в Рим, другие – к громадной церкви Святого Иакова в Компостеле; но наиболее притягательным, разумеется, был Иерусалим, который для всех норманнов имел дополнительное очарование: паломничество туда означало, что по дороге или на обратном пути (а то и дважды) можно побывать в пещере архангела Михаила, который считался покровителем великой святыни Мон-Сен-Мишель и потому был особенно дорог среди святых нормандскому сердцу. Суда, направлявшиеся в Палестину, обычно отплывали из Бриндизи или из Бари, а от любого из этих портов было совсем недалеко (вдоль по Адриатическому побережью) до святыни глубоко под скалами полуострова Монте-Гаргано. За много веков до рождения Христа это место уже признавали священным; оно обладало тысячелетней историей святости к тому моменту, когда в 493 году архангел явился местным крестьянам. Вот таким образом Монте-Сант-Анджело, как ее называли в народе, сделалась одним из главных центров паломничества в Европе. Именно там летом 1016 года группа норманнских паломников встретила диковинно одетого незнакомца, который назвался лангобардским вельможей Мелусом. Его народ, сказал он, пятьсот лет провел на юге Италии, но значительная территория, которая когда-то принадлежала лангобардам, ныне оккупирована византийцами. Всю свою жизнь он посвятил независимости лангобардов, каковую – при помощи пары сотен рослых молодых норманнов вроде них самих – вполне можно обрести. Против объединенных сил норманнов и лангобардов греки наверняка не выстоят; а лангобарды, естественно, не забудут своих союзников.