Критик также считает, что образ пятилетнего Ивана, будущего Ивана III, не удался. Приведя несколько цитат из романа, из которых следует, что Иван быстро взрослел и высказывал довольно умные мысли, критик не верит ни одному слову и восклицает: «Невероятно!»

А между тем ничего невероятного автор и не показывает. Он только следовал давно сложившемуся представлению, что Иван III был незаурядным человеком, на много лет опередившим своё время, ему с детских лет пришлось принимать участие чуть ли не во всех государственных мероприятиях, он жадно впитывал всё, что вокруг него происходило, познал сущность дворцовых интриг, значение церковной службы в каждодневной жизни человека. И не случайно он так любил свою бабушку Софью Витовтовну, выдающуюся женщину своего времени. Автор и задумал показать, что рано проявившиеся сознательность, твёрдость, сила воли совсем не нарушают психологической правды, а, наоборот, лишь подчёркивают, что великим государем Иван стал в будущем совсем не случайно, а закономерно, вовлечённый в сложную жизнь своего времени и воспитанный трагическими обстоятельствами.

«Самое неприятное в романе В. Язвицкого – елейно-слащавый тон, идиллическое изображение быта великокняжеского двора, отношений между членами княжеской семьи и дворцовой челядью.

XV век – жестокое время, и жестокость эта проявлялась не только в изуверских формах борьбы с врагом, но и в суровой сдержанности всех – даже самых нежных – чувств. Эту суровую сдержанность нравов эпохи не сумел передать в своём романе В. Язвицкий. Исключение – Софья Витовтовна, образ наиболее удавшийся автору» (Там же. С. 178).

Упомянув о том, что в русской литературе есть два произведения («Басурман» Лажечникова и «Римлянка» А. Несвицкого), в которых авторы касаются того же времени, что и Язвицкий, критик удивляется тому, что «оба упомянутых автора меньше идеализируют прошлое, не курят так фимиам вокруг русской старины, московских князей и духовенства, как это делает советский писатель В. Язвицкий» (Там же).

Всякая идиллия должна быть исключена, потому что оборотной стороной централизации государственной власти в России всегда была эксплуатация крестьян и ремесленников. Критик усмотрела в описании нормальных человеческих отношений модернизацию человеческих чувств, понятий и отношений. Роман В. Язвицкого, по мнению критика, также грешит «безудержной архаизацией повествования».

А попытка автора передать исторический колорит того времени, используя элементы стилизации, критику кажется психологической и эмоциональной подделкой под старину. Писатель не должен с умилением описывать все эти святые иконы, святые монастыри, восторгаться тем, как «хорошо вокруг града святова – Ростова Великова». Все эти описания, передающие подлинные чувства верующего писателя и восхищающегося действительно праведным бытом княжеской семьи, кажутся критику «паникадильными», кажутся «недостойным маскарадом, к которому не прибегали ни Лажечников, ни Загоскин». Всё это «коробит советского читателя».

И уж совсем напраслину возводит критик на писателя, обвиняя его в том, в чём он действительно совсем не виноват, в том, что «авторская речь обильно пересыпана архаическими словечками и оборотами речи, искажёнными собственными именами», в том, что писатель «загромождает» речевую ткань «непонятными без словаря терминами и рабски копирует её транскрипцию».

«Из всего сказанного можно сделать только один вывод: большая и трудная работа, проделанная писателем, не увенчалась успехом. Это произошло потому, что романист шёл не по пути социалистического реализма, а по пути эмпирического воспроизведения внешних признаков эпохи, и при этом впал в слащавую, антиисторическую идеализацию прошлого» (Там же. С. 179), – вынесла свой обвинительный вердикт критик Ф. Александрова.