, сказал: «Ужели вы, квириты, можете видеть привязанным к колодке, претерпевающим побои и мучения того, которого вы только что видели шествующим с трофеями и торжествующим победу? Столь ужасное зрелище едва ли могли бы перенести даже альбанцы. Иди, ликтор, свяжи руки, которые только что оружием стяжали главенство народу римскому; иди, покрой голову освободителя этого города, повесь его на несчастном дереве, бей его хоть в черте города, только среди оружия и доспехов врагов, или вне черты города, только между могилами Куриациев. Куда в самом деле вы можете увести этого юношу, где бы его собственные трофеи не защищали его от столь позорной казни?» Не вынес народ слез отца и спокойствия самого подсудимого, одинаково относившегося ко всякой опасности, и освободил его, руководствуясь уважением к доблести, а не обстоятельствами дела. Но чтобы очевидное убийство было хоть чем-нибудь искуплено, отцу приказано было принести за сына очистительную жертву на общественный счет.

Он совершил некоторые искупительные священнодействия[78], переданные потом роду Горациев, перекинул через дорогу жердь и, закутав голову юноши, как бы провел его под ярмом. Эта церемония по сей день ежегодно устраивается на общественный счет и именуется «сестрин брус» [79]. На могиле Горации, устроенной на том месте, где она была убита, воздвигнут памятник, состоящей из квадратных плит.

27. Мир с Альбой продолжался недолго. Негодование народа, что судьба государства поручена была трем воинам, поколебало неустойчивый ум диктатора, и так как справедливым его начинаниям не посчастливилось, то он пожелал снова привлечь к себе сердца соотечественников преступными средствами. И вот, как прежде, во время войны, он искал мира, так теперь, во время мира, начал искать войны; но видя, что у его государства больше храбрости, чем силы, он побуждает другие народы начать войну открытую, а для своих, под видом союзников римлян, приберегает роль изменников. Вооруженную борьбу начинают Фидены, римская колония, в союзе с Вейями, обеспечив себе переход альбанцев на их сторону. Когда Фидены открыто отпали, то Тулл, вызвав из Альбы Меттия с войском, двинулся на неприятеля. Перейдя Аниен, он располагается лагерем при слиянии рек. Между этим местом и Фиденами перешло Тибр вейское войско. Они заняли правый фланг строя, расположенный около реки, а на левом, ближе к горам, стали фиденяне. Тулл направляет своих против вейян, а альбанцев помещает против отряда фиденян. У альбанцев было столько же храбрости, сколько и верности. Итак, не дерзая ни оставаться на месте, ни открыто перейти на сторону врага, Меттий понемногу двигается к горам. Затем, считая, что достаточно подвинулся, он вытягивает весь строй и в нерешительности, чтобы оттянуть время, расставляет ряды. План его был – склониться на ту сторону, на которой будет перевес. Близко стоявшие римляне сперва удивлялись, видя, что их фланги за уходом союзников остаются открытыми; затем всадник, пришпорив коня, возвещает царю, что альбанцы уходят. В критическом положении Тулл дает обет учредить двенадцать салиев[80] и построить храм Страху и Ужасу[81]. Выражая порицание всаднику так громко, что враги могли слышать, он приказывает ему вернуться на место: нечего-де бояться; альбанское войско делает обходное движение по его распоряжению, чтобы ударить на открытый тыл фиденян. Вместе с тем он велит всадникам поднять вверх копья; это загородило большей части римской пехоты вид удаляющегося альбанского войска; а те, которые видели, доверяя словам царя, сражались с тем большею храбростью. Страх теперь переходит на неприятелей; они ясно слышали слова царя, и так как бóльшая часть фиденян были римскими колонистами, то понимали по-латыни; так, чтобы не быть отрезанными от города внезапным движением альбанцев с гор, они обращают тыл. Тулл наступает, рассеяв фланг фиденян, с ожесточением бросается на вейян, смятенных чужим страхом. И они не выдержали натиска, но поспешному бегству мешала находившаяся сзади река. Добежав до нее, одни, позорно бросая оружие, в ослеплении кидались в реку, другие, остановившись на берегу и не зная, сражаться или бежать, были смяты римлянами. И никогда до того римляне не сражались с бóльшим ожесточением.