– Ты хочешь попробовать замки? – спросила она. – Я проверяла все ключи, когда мы только приехали сюда, и смазывала замки, но вряд ли это тебе поможет. Они очень старые, и потом, те двери давно никто не запирал.

– Эльза, – вздохнул Франц Густавович, – ты просто чудо! Скажи, сколько сейчас времени?

– Два часа… нет, уже четверть третьего. А что?

– Пока ничего, – уклончиво ответил управляющий.

Он вернулся в гостиную, и, убедившись, что за время его отсутствия ничего не изменилось, закрыл окно и не без труда запер обе двери. После чего послал одного из сыновей за доктором, а сам поехал на ближайший телеграф – отправить телеграмму хозяйке.

Когда он вернулся, раздраженный старый доктор Колокольцев уже ждал его в доме.

– Вы должны понимать, что мое время дорого, – напустился старик на управляющего, – а вы присылаете ко мне мальчика, не говорите толком, в чем дело, но требуете, чтобы я приехал как можно скорее…

– Просто я оказался в затруднении, – промолвил Франц Густавович кротко. – Прошу вас следовать за мной.

После чего он отпер одну из дверей и провел доктора в гостиную.

– О! – только и вымолвил Колокольцев, увидев тело. – Неужели самоубийство?

– Я не знаю, – отозвался управляющий, вытирая лоб платком. – Когда я ее нашел, пульса уже не было. Я пригласил вас, потому что вы лечили мою жену. Я не знаю, что мне делать. Я позвал вас, чтобы посоветоваться.

Поняв, что «немецкий сухарь» вовсе не имел в мыслях его задеть, а просто растерялся (да и всякий на его месте тоже бы растерялся), самолюбивый доктор смягчился.

– Вы прежде видели у госпожи Пановой этот револьвер?

– Нет.

– У нее были какие-то причины для того, чтобы покончить с собой?

– Если бы что-то такое было, моя жена бы обязательно мне сказала.

– То есть нет?

– Выходит, нет.

Колокольцев задумался, потирая подбородок.

– На вашем месте я бы известил полицию, – решился он. – Конечно, на первый взгляд это похоже на самоубийство, но… Вполне может быть и убийство, – добавил он, передернув плечами.

Роковое слово – не убийство, а полиция – было произнесено. Франц Густавович вздохнул. Как многие старомодные люди, он придерживался той точки зрения, что честному человеку не следует иметь дела с полицией в каком бы то ни было качестве. И еще его коробило, что убили госпожу Панову или она просто покончила с собой, но произошло это именно в доме, оставленном на его попечение, доме, за который он отвечал.

Смирившись, он вызвал жену, ввел ее в курс дела и попросил поставить власти в известность.

– А родным Евгении Викторовны вы ничего не хотите сказать? – полюбопытствовал доктор.

– Полагаю, что с ними будет говорить следователь, – дипломатично отозвался управляющий. – Возможно, он захочет посмотреть на их реакцию, когда они услышат о случившемся.

«А ты, однако, вовсе не глуп, хоть и немецкий сухарь», – одобрительно помыслил доктор. Однако удержать происшествие в тайне не удалось: слуга, которого послали за полицией, немедля проговорился хорошенькой Дуняше, горничной убитой. Та тотчас же бросилась к Колбасину, а тот поспешил к управляющему – требовать объяснений, что происходит. Через несколько минут дом гудел, как растревоженный улей. Хлопали двери, по комнатам бестолково метались люди; все задавали друг другу тревожные вопросы и строили самые невероятные предположения. Франц Густавович занял пост часового у прикрытой, но не запертой двери в гостиную и стойко игнорировал все попытки его разговорить. Он согласился пропустить внутрь только мужа убитой. Доктор, который присел к столу и писал в тот момент бумагу для следствия, бросил на лицо Колбасина острый взгляд, в котором было не только профессиональное любопытство.