– Ну что, договорились? – спросил архиепископ Кордингтон. – Попробуешь?

Я покорно вздохнул:

– Коль вы этого желаете…

– Молодец. – Архиепископ положил тяжелую руку мне на колено. – Помни, это не навечно, и не тревожься. Всего несколько лет. А потом я верну тебя в твою школу, обещаю.

– Правда? – обнадежился я.

– Слово чести, – улыбнулся архиепископ. – Может, получится скорее. Как только все рассосется.

– Я не понял. Рассосется – что?

Архиепископ замялся.

– Вся эта проблема с заявками. Новые кадры появятся скоро, к бабке не ходи. И тогда ты вернешься в Теренур. Окажи мне услугу, Одран, пригляди за этим приходом, а там не успеешь оглянуться, как будешь на прежнем месте. Ну ладно. – Он тяжело встал. – Вынужден тебя прогнать, если только не хочешь послушать жалобы восьми монахинь на плачевное состояние удобств.

– Нет, спасибо, – рассмеялся я.

– Благодари Тома Кардла. – Архиепископ прошел к столу. – Это все он. Да, кстати, как твоя сестра? – Вопрос его остановил меня в дверях. – Ты говорил, она хворает.

– Уже давно. Мы делали что могли, но, видимо, придется определить ее в лечебницу. Та м ей обеспечат уход.

– Прости за вопрос, а что с ней такое?

– Ранняя деменция. Мы наняли сиделку, однако она уже не справляется. Иногда сестра меня узнает. Бывает – и нет.

– Может, и к лучшему, что она не знает о сыне, – проворчал архиепископ. – Обо всей этой его матерщине. Кажется, он тоже с приветом? Где-то я об этом читал.

Я опешил, словно он вдруг плюнул мне в лицо, но архиепископ на меня не смотрел и, похоже, не ждал ответа; он рылся в бумагах на столе, готовясь к приему следующих посетителей. Я молча вышел, прикрыв за собой дверь, в коридоре я встретил восемь монахинь, которые расступились, словно Чермное море, и приветствовали меня идеально слаженным хором:

– Доброго дня, отче.

Вот так вот. Никаких вестей от архиепископа больше не было, но о чем еще говорить, если решение принято. Мне оставалось лишь собрать манатки, невзирая на то что из-под меня выдернули четверть века моей жизни.

Вначале нас было трое, потом стало четверо, затем пятеро, а потом вдруг опять трое.

Три года я был у папы с мамой единственным ребенком, но в силу своего малолетства не мог оценить всей прелести этого положения. По всем меркам, я был милый дитя: беспрекословно засыпал и ел, что давали. В детстве у меня что-то случилось с глазами, и родители, испугавшись, что я ослепну, повели меня к окулисту в больнице на Холлс-стрит, но все прошло само собой без всяких последствий.

В 1958 году появилась Ханна – мяукающее существо, которое временами орало благим матом, провоцируя ссоры между родителями: мама кричала, что у нее уже нет сил, а папа смывался в пивную. Малышка отказывалась от еды, тогда ее тоже показали врачу, и тот сказал, что ребенок должен есть, иначе погибнет.

– А то я этого не понимаю, – ответила мама, озираясь с видом человека, уразумевшего, что здесь ему помощи не дождаться. Из угла я наблюдал, как в ней растет досада. – Я вам не полная идиотка.

– А вы не пробовали ее умаслить, миссис Йейтс? – спросил врач.

– Это как?

– Моя жена частенько умасливала наших детей, чтоб поели. Этот способ творит чудеса.

– Будьте любезны, растолкуйте смысл слова «умаслить». И расскажите, как это действует.

Врач улыбнулся:

– «Умаслить» означает убедить человека сделать то, к чему он не расположен.

– Девочке семь месяцев, – сказала мама. – Я не уверена, что она поддастся силе моего убеждения. Пока что не поддавалась.

– Старайтесь, миссис Йейтс. – Врач раскинул руки, словно раскрывая тайны вселенной. – Старайтесь. Хорошая мать не оставит попыток до полного успеха.