МУЗЫКА. По восп. Сабанеева, у Толстого реакция на музыку была физиологическая: плакал от одного пробного звука нового консерваторского органа («Совр. записки», 1939, № 69,). Сабанеев студентом сам показывал Толстому этот орган.
МЫ. Старый Оксман в письме Чуковскому цитирует Шкловского: «Нас мало, да и тех нет».
«МЫСЛЬ изреченная есть ложь», но из этого еще не следует, что мысль неизреченная есть истина. «Между пифагорейцами, которые умели познавать и молчать, и Аристотелем, который умел говорить и сообщать познанное, за спиною у Платона, который с героической безнадежностью бьется вместить в слово полноту молчания, стоит Сократ, который умеет умолкать – подводить словами к молчанию, передавать труд от повитухи-речи – роженице-мысли».
И. Эренбург, 1957.
НАУКА. Смешивать любовь к науке с любовью к ее предмету – недопустимо: искусствовед «должен любить Рафаэля не более, чем врач красивую пациентку… Ученый в жизни не должен быть тем же, что в науке: жизнь есть воля, а наука – подчинение» (В. Алексеев. Наука о Востоке).
НАУКА не может передать диалектику, а искусство может, потому что наука пользуется останавливающими словами, а искусство – промежутками, силовыми полями между слов.
НАУКИ, по Магницкому, делились на положительные (богословские, юридические, естественные, математические) и мечтательные (все остальные).
Фундаментальная наука: во-первых, с одной стороны, это очень инерционная система. Даже совсем прекратить финансирование – она очень долго будет самоликвидироваться.
В. Булгак, вице-премьер по науке («Итоги», 22. 7. 1997).
НАЦИОНАЛЬНОСТЬ. «Я по специальности русский, раз пишу на русском языке» – ответ С. Довлатова в интервью. Русские – это только коллектив специалистов по русскому языку. Если мне запретят говорить и думать по-русски, мне будет плохо. Но если не запретят, будет ли другим хорошо?
НАЦИОНАЛЬНОСТЬ. Фет на анкетный вопрос, к какому народу хотел бы принадлежать, ответил: «Ни к которому».
НАШ. Инструктор горкома партии спросил В. П. Григорьева: «Вы правда считаете «Один день Ивана Денисовича» хорошей книгой? Ведь он пассивен: почему он не протестует, не борется?» Григорьев сделал большие глаза и сказал: «Он же помнит, что это наш лагерь, а не фашистский». Инструктор сделал неинтересное лицо и сказал: «Ах да, я забыл».
НЕ ОПЕЧАТКА: «Всем, кто попал под молох истории» – крупное заглавие в газ. «Карьера», 3.9.1991. Ср. «… науку, чей качественный статус всегда западал между молохами неизбежной междисциплинарности предмета и неизбежной идеологической ангажированности…» (М. Колеров в газ. «Сегодня», 9.12.1995).
НЕ. «Как вы сами определили бы свою болезнь?» – спросил врач. «Душевная недостаточность», – ответил я.
НЕ. «Я никого не предал, не клеветал – но ведь это значок 2-й степени, и только» (дневник Е. Шварца). А Ахматова писала: «Знаю, брата я не ненавидела и сестры не предала» – с гордостью.
НЕ. Лучшей рекламой для компьютеров в американском конкурсе оказалось: «Они не так уж переменят вашу жизнь!»
НЕДОТЯГИВАТЬ. Бродский о «сталинской оде» Мандельштама: для Сталина это было слишком хорошо, власть любит оды, которые до нее недотягивают. Так Ахматова предпочитала портреты, которые недотягивают, и поэтому Альтмана не любила. Египетской собачине у Мандельштама противопоставлен Вийон, который тоже ведь мог бы написать оду – и, пожалуй, без недотягивания. Бродский сказал: «Сумасшествие Мандельштама – игра: знаю по своему опыту у Кащенко».