6. Но если говорить о светском или мирском искусстве, то в XIII в. оно находилось под покровительством богатых городских коммун, которые строили только дозорные башни и ратуши. В XIV и XV вв. влиятельный и богатый человек заставляет художников работать на себя. Король Карл V был великим строителем дворцов и замков. Это в его царствование Лувр Филиппа Августа, расширенный архитектором Раймондом дю Тамплем, официально становится королевской резиденцией. Сыновья Иоанна Доброго были меценатами (гобелены из Анжера, заказанные Людовиком, герцогом Анжуйским; «Великолепный часослов», выполненный для Иоанна, герцога Беррийского). Богатые купцы, такие как Жак Кёр, строят себе дворцы, украшенные скульптурами. Эта эпоха имеет склонность к портретам, сценам охоты и к изображению процессий. Произведения искусства оседают уже не в сокровищницах соборов, а в частных коллекциях. Большие сеньоры и большие финансисты хотят иметь у себя сокровища, собранные со всех сторон света. Коллекционер поощряет чувственное искусство и искусство роскоши. С женского тела снимают покровы. Мирское перемешивается со священным, и в картине «Богородица с Младенцем» Агнесса Сорель, любовница короля, изображенная в виде Мадонны, обнажает грудь дивной красоты. Большой прогресс делает в тот период и городское искусство архитектуры. Апартаменты становятся более светлыми и менее обогреваемыми. Купцам Аббевиля нравится украшать свои лестницы и оконные проемы гротескными и смешными деревянными скульптурами. Художник – строитель соборов соглашался на безвестность и в вере обретал свою награду. Но начиная с XV в. (и особенно с XVI в.) художник становится уважаемым, обласканным и знаменитым.
Рыцарский турнир. Поединок Ланцелота с Черным рыцарем. Французская миниатюра. XV в.
7. Те же изменения происходят и в литературе. Она также перестает быть анонимной и становится авторской. Героические песни, которые постоянно переделывались и дополнялись, некогда слагались целыми группами поэтов. Но теперь нам уже известна жизнь Карла Орлеанского и Вийона, она находит отражение в их произведениях и подтверждается такими историками, как Фруассар и Коммин. И авторы мемуаров, и историки описывают жизнь, ими самими прожитую. Эти воспоминания придают их хроникам то особое очарование, которого мы не найдем у пришедших им на смену ученых-историков, пользовавшихся сведениями, полученными из вторых рук. Чувства, выраженные Франсуа Вийоном, точно соответствуют чувствам, представленным в художественных произведениях того времени: глубокая грусть, болезненная вера, неотвязная мысль о смерти. Нет больше той доверчивости, существовавшей в XIII в., когда люди создавали Град Божий. Ужасы войны, неразбериха гражданских войн пробудили в них чувство скептицизма и усталости. Вийон еще может трогательно молить «Царицу Небесную и Правительницу земную» от имени своей матери, «смиренной христианки», но он понимает, что общество устроено плохо, что срам и жестокость распространены повсеместно и что смерть, единое для всех лекарство, равно унесет вора и палача, «королеву Бланку, подобную лилии», и «Жанну, добрую жительницу Лотарингии, которую англичане сожгли в Руане». (Впрочем, в «Балладе о дамах былых времен» он черпал вдохновение в Библии и в трудах святого Бернара, Исаии и Соломона. Тема гневного обращения к сильным мира сего стара как сама поэзия. Ubi Helena Parisque?[18] – вопрошает один из гимнов XI в.) Это эпоха пессимизма: