Джон Патерсон оказался прав. Позже, летом, в декларации, составленной Томасом Джефферсоном из Виргинии, Континентальный конгресс объявил объединенные колонии «свободными и независимыми штатами».

Я написала мистеру Патерсону, решив избавить бедняжку Элизабет от моих идеалистических бредней.

14 августа 1776 года

Дорогой полковник Патерсон!

Я стала замечать красоту, которая нам дается бесплатно, – запах сырой земли, цвет рассветного и закатного неба, утреннюю тишину, чириканье птиц, шум падающего с высоты потока воды. Каждому из нас доступны самые чудесные вещи в мире, и мысль об этом меня утешает.

И все же ничто не порадовало меня больше и не обнадежило сильнее, чем слова только что опубликованной декларации. Жизнь, свобода и стремление к счастью. Я повторяла эти провозглашения снова и снова, пока они не стали для меня словами нового языка. Теперь даже мои шаги отдаются в такт им. Жизнь, свобода и стремление к счастью. Никогда прежде сказанное не проникало так глубоко в мою душу и не воодушевляло. Ибо на что нам жизнь без свободы и на что нам свобода без стремления к счастью?

Как вам кажется, в декларации говорится обо всех людях? И о мужчинах, и о женщинах? Ведь ее слова касаются всех – или не касаются никого. Человек не может получить «неотчуждаемые права», а потом объявить, что эти права неотчуждаемы лишь для некоторых. Преподобный Конант объяснил, что «неотчуждаемые» – значит, такие, которые дарованы не человеком, но Господом, принадлежат нам, поскольку мы существуем.

Конечно, здесь есть о чем поразмыслить, есть от чего исполниться надеждой и обрести цель. Те, кто подписал декларацию, отдали в залог того, что в ней сказано, свою жизнь, имущество и священное доброе имя. Имущества у меня нет, моя жизнь не принадлежит мне, но я бы отдала ее в залог декларации, если бы только могла.

Остаюсь вашей смиренной слугой, мистер Патерсон!

Дебора Самсон

Фрэнсис вступил в армию в январе семьдесят седьмого, когда до нас дошли воодушевляющие известия о битвах при Трентоне и Принстоне. Генерал Вашингтон переправился через реку Делавэр в непроглядной тьме, под снегом и градом, больше того, в ночь на Рождество, и застал врасплох полки гессенских наемников. За этим последовала победа над лордом Корнуоллисом, и мы снова загорелись надеждой. Фрэнсис не смог больше ждать.

Я сходила с ним в дом преподобного Кальдера из Третьей баптистской церкви, где вербовщик записывал в армию местных мужчин, а месяц спустя Фрэнсис ушел. Мы понимали, что он не останется.

Дэвид и Дэниел покинули ферму, ничего не сказав ни отцу, ни матери. Но попросили меня сделать это за них.

– Я не могу, – отчаянно сопротивлялась я. – Вы, мальчишки, всегда хотите, чтобы я вас покрывала… делала за вас всю работу. Но в этом я помогать не стану.

– Но ты ведь не будешь нас останавливать, Роб?

– Нет. Я бы тоже ушла. Если бы могла. Но вы должны сказать родителям. Хотя бы письмо им оставьте.

– Мы не умеем писать так, как ты. Скажи родителям и позаботься о них. Ты ведь их не оставишь? – спросил Дэвид. Он всегда отличался добротой.

Я кивнула, хотя обещать не могла. Я не была Томасам дочерью, моя служба у них подходила к концу. Когда закончится договор, меня не будут удерживать ни закон, ни зов крови. Во мне росло желание убежать. Я тоже хотела пойти на войну.

– Скоро закончится срок твоего договора. Тебе исполнится восемнадцать. Может быть, ты выйдешь замуж? – спросил у меня Сильванус Конант после воскресной проповеди. Он вышел из церкви, погрелся на солнце, покружил среди прихожан, а потом, по своему обыкновению, подошел ко мне.